Игорь Пахтеев - Морщинки от улыбки. Рассказы, для тех, кто не боится улыбнуться.

Михаил, пользуясь паузой, подошёл поближе и завёл разговор, подобающий ситуации:

– Какое прекрасное здесь место. А воздух – просто лечебный, как бальзам!

– Да, Вы абсолютно правы, – отозвался мужчина, не открывая глаз.

– Вы тоже приехали к своему ребёнку?

– Нет, я начальник этого лагеря. – Мужчина, наконец открыл глаза и приветливо взглянул на собеседника. – Ездил в город на очередное совещание. Мчс-ники с пожарными, медики, омбудсмен – все учат и тут же что-то запрещают. В воду, где глубже метра, – нельзя, на лодках кататься – нельзя, кувшинки рвать – нельзя, за забор – нельзя, костёр разжигать – нельзя, наказывать трудом – нельзя. А чего «льзя»?! Запретить легко. А как сделать отдых детей интересным? И никто не хочет помогать. Вот в этом году на другом берегу залива организовался стихийный нудистский пляж. Со всей области извращенцы собираются. Прошу милицию – уберите, проследите, – ведь дети рядом. А те – не имеем законных оснований ни арестовать, ни выставить постоянный пост. А дети из старших отрядов и даже некоторые вожатые уже все себе бинокли где-то достали. Вместо занятий норовят улизнуть и найти места поудобнее, откуда голозадых лучше видно. Тьфу. Срамота.

* * *

Путь домой показался Михаилу бесконечно долгим. На душе было муторно и он грязно матерился на тех, кто так развалил дорогу и страну. И ещё ему почему-то было очень обидно за Мальчиша-Кибальчиша.

На краю крыши панельной пятиэтажки стоял молодой человек. Руки его были широко раскинуты в стороны, и он явно хотел в последние минуты своей жизни быть чем-то похожим на всем известную статую Христа в Рио-де-Жанейро.

Он не боялся и всё уже для себя решил, поэтому стоял уверенно, не шатаясь и не размахивая руками. Не сильный, но всё же ощутимый ветер не мог изменить его положения.

Что привело его к краю, – неизвестно, да и не так это важно. Этому могут быть десятки причин: от различных вариаций любовных страданий, до развода на «слабо» или страшной мести по принципу «назло мамке уши отморожу».

Его душа была уже готова взлететь навстречу бесконечности, оставив этому презренному мирку возможность лишь страдать и раскаиваться из-за его безвременного ухода. На его могиле будут всегда лежать живые цветы, а мраморное надгробье не будет просыхать от девичьих слёз.

От предстоящего высокого полёта души отвлекало лишь шарканье метлы дворника, который с изуверской монотонностью разгонял по сторонам тротуара летнюю пыль. С высоты пятого этажа он выглядел жалкой букашкой, недостойной внимания в этот судьбоносный момент.

Высоко в небе, чертя белый след, летел в сторону Архангельска пассажирский самолёт. С многосекундным опозданием до Земли, наконец, дошёл звук двух его мощных двигателей. Дворник прервал свою работу и, задрав голову, стал всматриваться в маленький серебряный самолётик, как будто хотел разглядеть там лица двухсот счастливых пассажиров. Но его взгляд непроизвольно перескочил на фигуру, стоящего на краю крыши человека.

Понять ситуацию как-то по-другому было нельзя. Самоубийца.

– Эй, мудак! Ты, я вижу, тоже полетать решил! Тогда давай вали на ту сторону дома! Там рядом мусорные баки и участок Ахмета, – ему всё равно, – а мне противно будет здесь твои мозги сметать в совок!

Сказав это, дворник отвернулся и опять стал размашисто подметать пыльный асфальт.

Напряжённость и драматизм предстоящего события из галактического размера медленно сдулись до размера розового воздушного шарика. Да и он ещё больше обмяк, когда дворник громко высморкался примерно на то место, где должно было упасть тело самоубийцы.

– Да, пошёл ты! Сам мудак! Дворняшка!

Юноша вдруг стал судорожно ловить равновесие, а потом и вовсе отступил от края крыши.

* * *

Он сделал шаг назад, чтобы, возможно, потом пройти долгую дорогу. И не так важно, куда она ведёт. Можно идти по дороге к храму и сеять по пути зло, можно свернуть на ту, которая ведёт на свалку, но не расставаться с любовью. А можно просто идти, поворачивая то направо, то налево, любить и ненавидеть, – всего понемногу. Каждый выбирает для себя.

* * *

А дворник учился на четвёртом курсе факультета психологии. Пусть добрым и долгим будет его путь.

О российских дорогах и бездорожье за несколько веков русской письменности были написаны многочисленные матерные частушки, грустные песни, философские стихи, а также многотомные уголовные дела. Каждый километр наших дорог покрыт не только асфальтом и солёным потом рабочих, но и толстым слоем украденных бюджетных денег, разбитых бамперов, пробитых колёс и вырванных шаровых. А если сложить всю энергию эмоций и матюгов автомобилистов, то можно вскипятить не один котёл воды, в которой будут вариться большие и маленькие начальники и чиновники от дорожного строительства. Все их разговоры и рапорты о новых технологиях или «чудо наноасфальте», способном твердеть, даже если его положить в лужу или при 20-градусном морозе, до сих пор сводились к банальному воровству из дорожного фонда. Как едко, но метко заметил кто-то из КВНщиков: «Хороший асфальт на дороге не валяется».

Сколько же судеб и жизней разбилось и покалечилось на дорогах нашей великой, но не очень ухоженной страны. Потери сравнимы только с военными. Однако, до победного салюта ещё очень далеко. И награды вряд ли найдут своих героев.

* * *

По заснеженной трассе придерживаясь проторенной колеи – русской зимней дорожной разметки – шёл старенький жигулёнок. По современным понятиям скорость в 60 км/час нельзя выразить как-то иначе, чем словом «шёл». Заднеприводная классика не придаёт уверенности при любой попытке выскочить из колеи, а возраст машины и чувство самосохранения водителя окончательно определяют безопасную скорость движения.

За рулём сидел Алексей Медведев, – простой парень из небольшого российского городка. Всё, что он успел сделать за свои двадцать лет – это окончить школу и отслужить в армии. А что не успел – так это жениться и заработать на свою машину. Поэтому и сидел за рулём отцовской «шестёрки».

Дорога после плавного поворота вышла на дамбу, сдерживающую более двадцати пяти кубических километров льда и воды одного из крупнейших водохранилищ России. Обочины превратились в обрывистые склоны многометровой глубины, а ветер, почувствовав свободу, с удвоенной силой стал бросать снежную позёмку в ветровое стекло.