Мария Бушуева - И. Полетаев, служивший швейцаром. Повесть

© Мария Бушуева, 2017

ISBN 978-5-4485-1782-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И. ПОЛЕТАЕВ, СЛУЖИВШИЙ ШВЕЙЦАРОМ,

официантом в вагоне-ресторане, скромным искусствоведом в краеведческом музее, работавший каменщиком, маляром, бывший контрабандистом, спекулянтом и прочая, прочая, прочая.

И, кстати, Полетаев не настоящая его фамилия, а псевдоним, выбранный почти случайно (заметьте, это «почти» чисто полетаевский знак, так сказать), а дело было так: Полетаев, тогда вовсе даже и не Полетаев, однако уже и всегда И., прогуливался по маленькому сельскому кладбищу деревни Леново, что под Москвой, было раннее утро, трава зеленела, как в общем и полагалось ей, особенно ярко, в просторном небе, думал Полетаев, тогда еще, как выше отмечалось (и он, батенька, любил канцеляризмы) не Полетаев, в просторном небе летали птицы, вычерчивая странные узоры, не моей ли жизни, ау? и зависая, словно крохотные дамокловы мечи, прямо над моей еще тогда не лысеющей головой, а я стоял, как вдруг обнаружилось, у скромной могилы с не очень четкой фотографией, на которой хмуро скалился, прости меня, Господи, грешного, некто, обозначенный в реестре рождений и смертей под весьма распространенной фамилией Полетаев.

Так и родился псевдо-Полетаев у могилы своего отца родного, а выходит так, подумал новорожденный, и почесал тогда еще отнюдь не лысеющую, а вполне волосатую голову.

И птички, вычерчивая, и мечи дамокловы, какой-то все ж таки вычурный образ, сказал себе Полетаев номер два и, запрокинув голову в небесные просторы, завис среди зеленого дыма, качаясь, словно в гамаке, в звенящем воздухе своего любимого июня…

* * *

Как прежде, друзья, скучна и медлительна провинциальная российская жизнь, выйдешь вот так за околицу, пылит, пылит поселковая площадь, бабы, лениво греясь на сваленном дереве и третий час пересказывая друг дружке очередной телесериал, дожидаются машины с хлебом, а пивная открыта с восьми, и, точно бескрылые вялые мухи, медленно ползут из нее, добродушно переругиваясь, мужики. Народ наш должон быть постоянно одурманен, сделал вывод Полетаев, поджидающий ту же хлебовозку. Сигареты кончились. Он, наклонившись, внимательно изучил почву вокруг ног: два муравья бойко волочили сухую иголку, из темно-серой земли торчали пожухлые травинки. Ага, бычок. Вот, вот, сказал себе Полетаев, «Беломор», судя по данному бычку, что вы можете определить, Ватсон? Курил, несомненно, мужчина. Меткое замечание, сэр. Он был нетрезв. Почему вы так решили, Ватсон? Видите ли, Холмс, папироса залита какой-то странной жидкостью и оттого пожелтела. Э, нет, мой милый друг, папироса желтеет, поскольку в ней табак; мужчина, а с вами трудно не согласиться, объект, куривший «Беломор», без сомнений принадлежит к мужскому полу, скорее всего был абсолютно трезв, хоть и немолод, что видно по марке выбранного им курева; я скажу более того, он сидел здесь, у этого самого… дуба, Холмс? да, вы правы, возле этого самого дуба, Ватсон, и ждал… Женщину?! Нет, Ватсон, он ждал машину с хлебом! Как вы догадались, Холмс?! Больше в сей скудной жизни ждать нечего. Пиво он пил бы в пивной; автобус, дребезжа, подкатил бы к остановке и тогда окурок, разумеется, был бы обнаружен именно там, а… А вот и она, Холмс! Полетаев встрепенулся и сунул бычок в карман клетчатой рубашки. Вам, однако, не отказать в наблюдательности, Ватсон, это и в самом деле – она!

Бабы, отряхиваясь, как наседки, неторопливо покинули насест, раскатились капустными качанами и вновь сгрудились в неровную грядку, а одна, помоложе и посноровистее, успела-таки, первой протиснувшись к машине, стрельнуть взглядом (хоть пуля-дура и пролетела мимо) в худого, длинного субъекта, скромно пристроившегося у очереди в хвосте. Люблю, люблю народ, Полетаев подсчитывал рублики, такие мятые, что будто прямо и сырые. М да. У шофера, торговавшего хлебом с машины (все мы, братцы, совместители на этом свете) было выраженное расходящееся косоглазие. Мать Полетаева, тогда еще, понятно, вовсе и не Полетаева, много лет возглавляла родильный дом, и медицинские термины прочно угнездились в сыновней голове, что позволяло ему впоследствии, уже будучи Полетаевым, с одинаковым успехом выдавать себя то за врача-гинеколога, то за психолога-экстрасенса. Один глаз, так сказать, на нас, а другой прямехонько в легендарный город Арзамас. И как смельчаку удается водить свой железный хлебовоз по нашим расхлябанным российским дорогам?

– Завтра-то привезешь, аль нет? – интересовались бабы.

– Завтра нет.

– А в понедельник?

– В понедельник привезу.

– Дак беленького привези.

– Не я пеку, что дадут, то и привезу.

Вот и я так, что дают, то и беру, почесал руку, искусанную комарами, Полетаев, а надо не так, надо бы сменить мне глупую мою философию и брать смело то, чего не дают.

Но буханка оказалась теплой и ароматной и, откусив от горбушки, Полетаев удовлетворенно отправился восвояси. Та, что помоложе да посноровистее, задержавшись у машины, успела-таки проводить его досадливым взором: о-ох, гол, как сокол, обогреть бы тебя, откормить бы тебя, обласкать и… И в объятьях задушить, знаем мы вас, спиной учуя опасность, в пространство возразил Полетаев, с вашей загадочной душой, потом еле ноги унесешь…

Он шел по раскаленному шоссе, надвинув на брови темно-синюю панаму сомнительной чистоты, но смелого фасона в стиле детсадовских модников и насвистывал нехитрый мотивчик из их же репертуара: «Папа-пуа-папуасы снег не видели ни разу, папа-пуа-папуасы в жаркой Африке живут…» Дорога то бежала круто вверх, то падала струей воды, сверкая черными разводами, по сторонам ее темнел и светлел смешанный лес, и почему-то чахлые березки склонились все к жаркому шоссе, точно ивы. Много нахожу я неясного в природе, вот, птичка свиристит, что за птичка и зачем свиристит, наверное, чибис, и кто названье ей дал, нет, не чибис, они вроде в степи живут, степь да степь кругом (он тут же перескочил от детсадовцев прошлого века к ямщикам позапрошлого), путь далек лежит, страдаю я, вдруг споткнувшись о валяющуюся железяку и переставая петь, подумал Полетаев, от своей неустроенности страдаю, эх. Он попрыгал на одной ноге, пощипал ушибленный большой палец. Раскидали тут металлолом, верблюды. Старушка вдруг вынырнула из кустов.

– Жарко?

Жарко, согласился Полетаев. Уступчивый по характеру, он не возразил бы в любом случае: лютуй мороз, лей дождь или вейся метель.

– А чего ж, милай, по открытому-то месту идешь, шел бы себе лесной тропинкой и то попрохладнее.

Спасибо, вежливо поблагодарил Полетаев, выпуская из рук согнутую ногу. Спасибо.