Тимур Ясинский - Двойник маркиза де Сада. Для тех, кто выпил в 90-е

– Тяжелая это мысль.

– Жажду я, маркиз. Помните, какое пиво было? «Колос», «Жигулевское», «Российское», «Московское», «Рижское», «Славянское», «Челябинское темное»…

– Разливное… в полиэтиленовых мешочках, помнится…

– Фи, моветон. И это еще мягко сказано.

– Что верно, то правда.

– А водка? «Посольская», «Столичная», «Пшеничная»…

– «Земляничная»…

– Это не водка. Это зубная паста.

– Что верно, то правда. Давайте не будем о грустном. Воспоминания тяжким грузом легли на мое сердце, и оно уже не 70 раз в минуту бьется, как птица в клетке…

– Золотой клетке.

– … да, золотой… э-э… а целых 72.

– Тяжелая это мысль…

Граф Сен-Жермен, стоявший за дверью, понял: пробил его звездный час. Он задрал бороду и, просочившись в щель под дверью, возник перед графом и маркизом, как чертик из табакерки.

– Bon soir, mes amis! – поздоровался Сен-Жермен.

Калиостро не обратил на него внимания. Он зевнул, почесал тощую грудь и снова принялся лениво ковырять отверткой телефонную розетку.

– Ну проходите, коли пришли, – кисло сказал де Сад.

Кодекс чести Сен-Жермена не имел ничего общего с этикетом. Граф развязно подошел к столу, смахнул с него окурки и уселся, закинув ногу на ногу. Отточенным движением достал пачку «Сент-Морица», полюбовался ею, извлек длинную черную сигарету и закурил. Спохватившись, кинул пачку на пол:

– Закуривайте, мужики.

Де Сада передернуло. Калиостро, сжав зубы, долбил отверткой провода и что-то бормотал по-латыни.

Сен-Жермен помолчал, созерцая окрестность, огляделся в поисках пепельницы, после чего поднял с пола одну из рюмок и сунул окурок внутрь. У Калиостро очки полезли на лоб при виде такого кощунства.

Де Сад тяжело молчал.

Сен-Жермен высморкался в скатерть.

– Что-то вы какие-то невеселые нынче, – заметил он.

– Проницательность ваша беспредельна, граф, – прошипел Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

– Так же, как и ваше бесстыдство, граф, – усмехнулся Сен-Жермен, глумливо разглядывая голубые кальсоны Калиостро.

Что-то глухо заворковало в Калиостровом горле.

Де Сад тяжело молчал.

– Я пьяный граф. Не приставай. Те. Ко мне, – сдерживаясь, произнес Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

– Ну надо же, ну надо же. Между прочим, ваши штанишки…

Калиостро издал невнятный звук, щелкнул пальцами – и оборотился перед Сен-Жерменом в темно-красном камзоле и походном плаще. Из-под напудренного парика поблескивали очки. Бряцая ножнами о шпоры, Калиостро закричал:

– Вы имеете право сохранять молчание! Вы имеете право вызвать адвоката! Вы имеете право на телефонный звонок! Право на право! Право налево! Право на водительские права! Вы… э-э… все, что вы скажете, должно быть и будет использовано против вас! Извольте защищаться, сударь! К барьеру или куда там по правилам… черт… ну ладно, к барьеру!

Сен-Жермен затряс бородой, отчего из нее посыпались дохлые мошки, клещи, комары и чуть ли не личинки моли. Он тоже щелкнул пальцами – в руке его появился допотопный «Смит-Вессон». Сен-Жермен попытался покрутить его на пальце, как видел в кино. Увы, резать уличных торговцев у него лучше получалось. О чем он немедленно и вспомнил.

…Увидев в руке Сен-Жермена мачете, Сад понял, что, похоже, Калиостро и Сен-Жермен опять не поладили. Он вскочил:

– Господа, не будем ссориться, на часах – без пяти пять, для дуэли уже поздно, для пьяной драки еще рано. Будьте благоразумны, помиритесь и поцелуйтесь. Мы – Бомонд, мы должны служить примером для четвертого сословия. Джузеппе, спрячьте, наконец, шпагу, что вы прыгаете, как я не знаю кто!

– Я пьяный граф, не приставайте ко мне! Этот человек просочился ко мне в дом без стука, возник здесь, как чертик из табакерки, насорил клопами, насморк у него еще вдобавок… Сен-Жермен, вы ведь даже не масон, не зря меня предостерегал Фридрих Великий! И извольте не позевывать, когда к вам обращается Великий магистр египетского и восточного франкмасонства, почетный член ложи «Великий Восток» и общества «Анонимные алкоголики», электромонтер средств связи пятого разряда, внук Юпитера и побочный сын Вакха…

Пока Калиостро бахвалился, Сен-Жермен подошел к столу и, словно матующего ферзя, поставил сверкающую, нераскупоренную – настоящую! – бутылку водки.

У маркиза перехватило дыхание. Калиостро прервал пламенную речь, растерянно переводя взгляд с бутылки на Сен-Жермена. Опустив шпагу, он подошел к графу, поднялся на цыпочки и потрепал того по щеке.

– Безобразник вы наш, – ласково сказал Калиостро, дергая Сен-Жермена за бороду, – сукин вы сын. Что ж вы сразу-то не сказали, а?

Выступившие на глазах Сен-Жермена слезы он принял за слезы гордости и еще раз дернул его за бороду. Сен-Жермен закусил губу.

– Да, – сказал Калиостро, – я всегда говорил, что из вас выйдет толк. Не беда, что вы не умеете ремонтировать телефоны или писать статьи. Шестьсот лет нашего знакомства кое-чему вас все же научили.

Сен-Жермен зарделся. Ему было глубоко наплевать, что думает о нем Калиостро, но все равно приятно, когда тебя хвалят.

– Молодец, – сказал Калиостро. – Герой. Умница. Настоящий мужчина.

– Ура Сен-Жермену! – вяло проблеял маркиз де Сад, которому надоело слушать славословия Калиостро, и откупорил бутылку.

– А где стаканы? – спросил он, когда Калиостро и Сен-Жермен сели за стол.

Сен-Жермен щелкнул пальцами – на столе появилось три стакана. Причем стакан Калиостро был явно меньше двух других. Графу такая диспозиция не понравилась. Он тоже щелкнул пальцами – стакан его увеличился, а стакан Сен-Жермена, напротив, стал меньше рюмки.

«Не проще ли было переставить?» – рассудительно подумал де Сад.

«А вот представьте себе, нет», – раздраженно подумал Калиостро.

Де Сад не выдержал.

– Господа, – нервно сказал он, – Бомонд мы или не Бомонд? Помиритесь и поцелуйтесь.

Калиостро, как настоящий дворянин, и бровью не повел. Никто так никогда и не узнал, что его в этот момент чуть не стошнило. Он сделал незаметный жест, и стаканы уравнялись.

Сен-Жермен с нечеловеческой точностью разлил водку, и все с наслаждением выпили.

На часах было без пяти пять…

Мысли маркиза де Сада после выпитых 166,66666 г. водки

«А где огурец? Брр, однако. Кажется, здесь не держат огурцов. Тяжелая это мысль… Но ах, как хорошо! Полдня не пить – это хуже плетки, вымоченной в рассоле… Теперь я готов всех простить. Сен-Жермен, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Хоть и нахал. Лесбиянка, я тебя прощаю. Но в последний раз! Интересно, единорог – это значит, с одним рогом? Но так ведь не бывает, рога – это же парный орган? Надо будет спросить у Калиостро. Калиостро, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Э-эх! Жизнь, ты славная девчонка! Будь ты зеленоглазой улыбчивой старшеклассницей… или даже первокурсницей… мы бы с тобой, пожалуй, друг другу понравились. А потом бы погасили свет, а потом…»