Тимур Ясинский - Двойник маркиза де Сада. Для тех, кто выпил в 90-е

– Я старый и больной… – заканючил было Митюшин, но тут Слава наконец-то откупорил бутылку «Абсолюта». Дискуссия была прервана дегустацией, быстро перешедшей в активное употребление. Вскоре оказалось, что карманы пальто у маркиза более глубоки, чем могло показаться. Потом еще… и еще…

После пятой бутылки в редакции «Голоса» царила полная неразбериха.

– Эх, да мне б гитару! – орал пьяный ответственный секретарь. Кто-то свистнул секретарше подойти в кабинет. Кто-то весело гонял плеткой мышей. Кто-то достал из шкафа баян. Кто-то искал под столом фотовспышку, норовя заодно погладить секретаршину коленку…

Мигайлов, терзая мехи баяна, хрипло фальшивил:

Его розовая лысина с чахлыми остатками седин поблескивала в тусклом свете лампы. Водка щедро плескалась в граненых стаканах. Журналистов штормило. Надвигалась гроза.

– О! – Мигайлова осенило. – А ведь верно!

И, путаясь в кнопках заплетающимися пальцами, он заиграл бодрый марш:

Баян судорожно рявкнул и замолк. Мигайлов мучительно наморщил лоб:

– Щипало… Щипало… От табачного дыма щипало… Надо же, рифму не могу подобрать. Что у нас с «гроза» рифмуется? Тормоза? Лоза? Бирюза?

– Последняя полоса, – сострил Митюшин и налил себе еще.

– С какой стати! – обиделся ответсек, отбросил баян и, подсев к секретарше, что-то жарко ей зашептал.

* * *

Гром грянул в лучших традициях русского грома – среди ясного неба. Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится. Но маркиз де Сад, вопреки настойчивым требованиям Митюшина, мужиком так и не стал. Аристократ до мозга костей, он почувствовал приближение грозы за девять минут сорок три секунды до ее наступления. Не перекрестился, нет – он попытался предупредить остальных. Тщетно. Мигайлов дергал кривыми пальцами секретаршу за нежное ушко, Митюшин обнимался с бутылкой, а Шишкоедофф щелкал камерой и кричал политические лозунги.

За две минуты пятьдесят секунд до грозы маркиз сгреб в шкаф пустые бутылки, мигайловский баян и засохшие бутерброды. Сердце его бешено колотилось. До грозы оставалось двадцать секунд, когда де Сад запихал под стол сопротивляющегося Шишкоедоффа и дрожащими руками привел в порядок одежду секретарши.

– Дыкть… это… – забормотал Митюшин, шаря глазами по опустевшему столу. – А где…

Дверь открылась. На пороге стоял главный редактор газеты Виктор Четвертинкин, трезвенник в третьем поколении. Он осмотрел комнату. Его немного успокоило отсутствие на столе алкоголя, но безделье журналистского коллектива привело Четвертинкина в бешенство.

Лежащего под столом пьяного Шишкоедоффа он не заметил.

Четвертинкин свистнул секретаршу и поднялся в свой кабинет. Да, именно поднялся: кабинет главреда находился над редакцией, и уж, конечно, никаких тараканов тут не было и в помине. Ассирийский царь Тиглат Палассар умер бы от зависти при виде этой роскоши. Но редактор «Голоса» настолько свыкся с нею, что уже не замечал ни золотых ваз, ни малахитовых клумб, ни ванны из панциря биссы, ни австрийского стола работы мастера Шпротта (XVI век), ни офисной мебели из карельской березы, ни вообще ни черта.

Четвертинкин снял свое кожаное пальто, под которым обнаружился черный мундир. Поправив ремень, главред повернулся к секретарше:

– Как костюмчик?

– Супер, – ответила секретарша, глядя на изношенные башмаки редактора.

– Всего сто тысяч отдал. Китайский, видимо. Недорого, правда?

– Да, – покривила душой секретарша. Ее подташнивало от вида разодетого босса, и Четвертинкин это почувствовал.

– Что-то не так? – подозрительно спросил он.

– Нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

– Может, я вас как мужчина чем-то обидел?

– Нет-нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

– М-м… ну ладно. – Он глянул на рабочий стол и нахмурился. – Ну-ка вызовите сюда наших сотрудников.

– Окей, мой фюрер.

– Без глупых шуток, прошу вас. И садитесь печатать приказ.

– Яволь, Виктор Витальевич.

В полуподвале тем временем тревога перерастала в смятение. Митюшин искал по карманам мятную жевательную резинку, Мигайлов торопливо грыз стебель сельдерея, Слава из-под стола кричал: «Не надо! Я исправлюсь! Можно, я пойду и немного подумаю?» – и махал белым флагом, то бишь грязным платком. Де Сад, непоколебимый, как Китайская стена, протянул Мигайлову бутылку газировки:

– Друзья познаются в биде.

– С какой стати! – заволновался Леонид Антуанович. – Коллектив работоспособный!

– Спокойно, генерал. Я еще приду, чтобы плюнуть на его могилу. Мы еще повоюем, генерал.

– Эх, твою мать, твою мать, твою мать…

Вошла секретарша:

– Вас. Всех.

– Не надо! Я исправлюсь!

– Эх, твою мать…

– Дыкть… это…

– Твою мать, твою мать…

– Спокойно, генерал…

– Можно, я пойду…

– Дыкть…

– Не надо!!!

– Эх, твою мать, твою мать…

– Немного подумаю!

– Генерал…

– Я исправлюсь!..

Силясь перекричать бившегося в истерике Шишкоедоффа, Сад спросил у секретарши:

– А ты чего это в плаще и с вещами?

Секретарша заплакала и показала только что отпечатанный приказ Четвертинкина о своем увольнении.

– За что?! – изумленно спросил де Сад.

Журналисты разом протрезвели. Секретарша заплакала еще горше, выронила сумки на пол и бросилась вон.

– С какой стати! – Мигайлов сжал кулаки.

– Спокойно, генерал. Идемте. Он пока еще главный редактор. Если мы взбунтуемся, он уволит и нас.

– И кем он будет без нас? Редактор чего? Дырки от этого… от бублика?

– Четвертинкин не пропадет. Горсовет всегда примет его под крыло. Так что отставим пугачевщину и будем думать. Но не сейчас.

– Можно, я пойду и немного подумаю? – невпопад спросил Слава.

– Поздно, Слава. Слишком поздно. Идемте.

Они вошли в апартаменты редактора униженные, но гордые. Де Сад встал посреди кабинета, засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Митюшин и Мигайлов заслонили широкими плечами дрожащего Шишкоедоффа. Четвертинкин поправил очки и уставился на них.

«Окунь», – неприязненно подумал Мигайлов.

«Помолчите, генерал, – подумал де Сад. – Тут-то мы все мастера».

Славе стало нехорошо. Он повис на плече Мигайлова и измученно зашептал:

– Не надо…

Четвертинкин выдержал драматическую паузу и сказал:

– Ну-с, господа? В демократию играем в рабочее время?