Крылов Владимир. - Чёрт красивый

Глава 3.

— Я ВАС ЛЮБЛЮ!

«Что бы ещё такого в топку подбросить?» — подумала Лизавета Филипповна.

И первую попавшую книгу с полки ближней она прихватила, смотрит, а это «Повести Белкина».

— Ага!.. — радостно воскликнула наша работница, —это как раз годится!

Смерила она данную книгу взглядом, и уж было собралась в огонь её махануть; да толи по привычке, а может просто случайно, пальчик об язычок намочила да страничку одну, и вторую в той книжке перевернула – а там литография, портрет Пушкина; сидит такой красавчик на скамье в парке, весь сам из себя – ножка на ножке, в руках тросточка, на голове цилиндр.

— Да!.. — восхищённо протянула Лизавета Филипповна, — вот бы мне такого мужичка симпатичного, хотя бы на один разок попробовать!..

Улыбнулась она сказанному, да мечтательно прижмурилась. А перед мысленным взором муж её Степан Никанорович возник, да пальчиком ей погрозил.

— Да пошёл-ка ты… — постаралась отогнать непрошенное видение Лизавета, и снова на Пушкина переключилась, — М-н-да! Этот совсем другое дело, и статен и подтянут, совсем не то что мой импотент Кукушкин … совсем, не то.

А сама всё ещё мечтать продолжает: «Вот было бы здорово, если бы сейчас сюда вошёл этот самый Александр Сергеевич, увидел бы меня, и ахнул!.. Сразу с порога на колени бросился, припал бы к ногам моим, руку бы протянул на встречу, и произнёс-бы, как когда-то – кому-то: « Я вас люблю, чего же боле …»

Лизавета закрыла глаза, и постаралась представить данную ситуацию.

— Ага! — продолжала она комментировать с радужно расплывающейся улыбкой до самых ушей, — Ага!.. И ещё было бы куда круче, если бы он сразу меня любить начал… Ага!.. Ага!..

— Но где же тут любить то возможно? — сама же и прервала своё вдохновение, задав этот каверзный вопрос тут же, самой себе.

— Да тут!.. Где же ещё, вот на этом библиотечном столе, например.

— Да он же шаткий, в раз развалится…

— Тогда на полу. — продолжала сама себе предлагать разные варианты.

— Да ты что! На полу то холодно…

— Да не робей ты дура, уж как ни будь то, да разобрались-бы наверняка. — укорила она сама себя, за чрезмерное сомнение.

И вот уже глаза свои ладонью прикрыла – дабы не упустить такое заманчивое представление, дабы не спугнуть видение то, дабы не нарушить концентрацию мысли – такую приятную, чтобы подольше она при ней задержалась.

______________

И вдруг слышит голос, словно откуда-то из далека:

— Я вас люблю!..

И сама же тому улыбается: Вот ведь – будто и в правду накликала – как в сказке…

— Эй женщина!.. Я вас люблю! — снова повторил голос.

«Бывает-же!.. — подумала тогда Лизавета, и ещё больше в улыбке своей расплывается. А сама глаза открыть не торопиться – понимает; что если откроет, то сразу надуманная иллюзия исчезнет; но голос тот и в третий раз повторился, и причём на этот раз громко так, и отчётливо, как будто и вправду кто-то здесь находился:

— Эгей, глухая что ли? Я вас люблю!..

«Что такое – не может быть!..» — на этот раз даже в сердце кольнуло, и мурашки по телу. Руку отняла да глаза открыла свои Лизавета Филипповна, и от неожиданности прямо на стремянку передвижную уселась.

— Батюшки!? — смотрит и глазам своим не верит. А перед ней и вправду Пушкин стоит на коленях – как настоящий; она даже проверила; его рукой коснулась кончика носа: И точно настоящий!.. Точь-в-точь как на картинке той самой.

— Я вас люблю!.. — снова и снова повторило видение.

— Чего?.. — переспросила тогда она у него.

А сама смотрит, и снова глазам своим не верит; отмахнулась рукой, думала, что видение то, в раз исчезнет; ан нет – не исчезло видение-то, туточки на месте осталось…

— Чего же боле… — продолжил Пушкин, и уже несколько раздражённо протянул ей руку.

— Чего?.. — снова переспросила Фома неверующая – в смысле Лизавета Филипповна, и снова своим глазам не поверила.

Но ведь и правда – быть такого не может, в сомнении пребывает наша дамочка, да только часто-часто глазами моргает.

А видение опять за своё:

— Я вас люблю!.. Чего же боле?.. Ну-ну, соображайте давайте уже…тётенька…сколько можно…

А она опять за своё: Чего да чего?

— Ну не тупи уже, дура… — Пушкин уже явно не выдержал.

А она опять – ничего не соображает, но теперь уже хотя-бы поинтересовалась:

— Вы кто?

— Иван Пехто! — ответил ей Пушкин, и сам не дожидаясь обоюдного согласования начал стремительно действовать. Видимо и вправду сильно полюбил он её тогда; а потому и начал на неё залезать, прямо здесь, на этой самой стремянке.

А она от него, в верх по ступенькам заторопилась, да руками юбку придерживает – не даёт стягивать, вроде как сопротивляется:

— Уйди!.. Уйди окаянный!

А он не уходит, навалился всем телом, выхватил у неё из рук эти самые «Повести Белкина», да так прямо-таки силой под задницу их ей подпихнул – во как.

— Это ещё зачем? — поинтересовалась, находясь в полной растерянности, недогадливая Лизавета Филипповна.

А он ей и поясняет:

— Это чтобы удобней было – матушка…

— Чего!? — снова поинтересовалась наша труженица.

— Расслабься… Вот чего…

И начал… начал… начал было Александр Сергеевич настойчиво дышать ей в ухо.

— Эй!.. А ну-ка постойте! — затрепыхалось тело нашей дамочки в его волосатых руках. — Постойте, кому говорят!

Да только Пушкин на слова её последние – чихать хотел; даже внимания не обратил, а сам всё сильнее любить её продолжает. Мочку уха ей легонько прикусил, да ещё шепчет при этом что-то важное; кажется, по-французски:

— La sotte, je vous en veux ... — и через мгновение, — j'implore assis sur le cul exactement...*

А она ему по-русски:

— Эй товарищ!..

И тут же попыталась вырваться из его крепких объятий, а когда поняла, что это ей не удастся, то так же по-русски добавила:

— Твою в душу мать!.. Да что же это такое?.. У меня же читатели могут нагрянуть… Мне же работать надо…

— А я об чём!.. Работайте-работайте Лизавета Филипповна!.. — постарался успокоить её Александр Сергеевич, — Не торопитесь: раз-два, раз-два…

Нет конечно Лизавета тайно мечтала об этом – да ещё бы не мечтать о таком… ведь всю жизнь можно сказать – только об этом и думала, ещё с первого класса, и каждый раз надеялась – что вот-вот, да и обнимет её Амур … Ну конечно на Александра Сергеевича она даже особенно и не рассчитывала, он ей всегда казался явно не по зубам – эдакий франт; а вот на счёт Алексея Максимовича Горького, вполне… Но это так, в мечтах девичьих, не более.

И уж конечно даже не предполагала, что это – не более, на самом деле запросто случиться. Да ещё так внезапно, без особой на то подготовки. Она и растерялась – она не могла не растеряться: Так что же ей теперь было делать? Ей, такой скромной, такой застенчивой девушке, ещё совершенно не испорченной жизненными на то трудностями?..