Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

— Тоже мне кочегар… Сильней шуровать надо было.

Подождали еще часок. Отодвинули заслонку и увидели ту же картину.

— А ну-ка вынь, Тиша, жаровню с кренделями… Попробуем на зубок…

Между зубом и кренделем сверкнула искра, как от удара стали о кремень. Попытались разломить — не тут-то было.

Взяли топор. С третьего взмаха разрубили. И что бы вы думали: корка словно чугунная, а внутри кренделя сырое тесто.

Вынули буханку для пробы. Боже ты мой! Буханка такой твердости оказалась, будто ее из легированной стали отлили.

— Тихон Егорович! Беги за Анисьей… Да мигом!

Анисья, оглядев хлебобулочные «отливки», так расхохоталась, что старики обеспокоились, не рехнулась ли молодуха.

— Сила есть — умения не надо, — наконец вымолвила она, давясь от смеха. — Тесто-то вы перемесили от усердия… Хлебу и сдобе, когда сложили в формы, не дали взойти и в печь сунули…

— Вот и сварганили первую плавку! — раздался добродушный бас из распахнувшейся двери.

Оглянулись — на пороге председатель.

— Беда, коль пироги начнет печи… литейщик! — виновато развел руками Стратилат Иванович.

— Не унывайте, земляки! — весело подбодрил Пряхин. — Не велика беда, коли первый блин комом!.. Печь, если она не мартеновская или не доменная, — дело женское!.. В помощь Анисье я выделил еще двоих… А вас от имени правления прошу возглавить молодежную бригаду по строительству банно-прачечного комбината.

Пенсионеры переглянулись.

— Что ж, дело важное. Отчего не поработать! С нашим удовольствием.

— Значит, по рукам, дорогие земляки!

— По рукам, Виктор Васильевич!

…Вечером старики сидели в горнице сестры Стратилата Ивановича, пили чай со сдобами березовской пекарни, мягонькими, тающими во рту. Обсуждали проект новой стройки.

Тихон Егорович ушел к полуночи. Вскипятив еще один самовар, Стратилат Иванович принялся за письма детям и московским друзьям-пенсионерам. Он поздравлял их с преддверием Нового года, сообщал, что на годик-другой задержится в Березовке… И приглашал москвичей в гости.

Рослый, широкоплечий, пышущий здоровьем спортсмена-гиревика, он широко распахнул дверь, решительно переступил порог, и в кабинете сразу стало тесно.

— Фельетон писать будем?!

Мы недоуменно переглянулись. А он плюхнулся в кресло, окинул нас своими глазами с хитрым прищуром и бухнул:

— Вам случалось преподносить дорогие подарки?

— Как же! — ответили мы дуэтом. — Дарили друг другу по случаю именин цветы, пепельницы, подстаканники…

— Мелочь! — оборвал нас экспансивный гость. — Я имею в виду подарок этак на сумму вашей годовой зарплаты. И не другу-приятелю, а своему непосредственному начальнику.

Мы опешили.

— Значит, не дарили! А я вот подмазал своего руководителя спальным гарнитурчиком да ковриком расписным — и прогорел. Вытурил он меня с работы!

— Правильно поступил ваш начальник! Подхалимство надо выжигать каленым железом!

— О падишах вселенной! — изумленно воскликнул наш гость. — Какие наивные люди сидят в отделе фельетонов!

— Может, гарнитур не по вкусу пришелся начальнику? Старомодный, небось?..

— Да пусть покарает меня аллах, если я разменяюсь на дешевку!.. Достал гарнитур модерн!

И прищелкнул языком.

— Гасаидов уволил меня за скупость!.. «Какой ты скряга, Ариф Балейманов! — возмущался он. — Преподнес безделицу и еще напоминаешь о ней… Я вон особняки дарю и то помалкиваю!.. У кого деньги дешевы, тот сам дорог!»

— Ну, коли так, дорогой Балейманов, фельетон писать будем!

Мы заказали гостю пиалу зеленого чая, а себе бутылку «Боржоми», уселись за круглым столом и разговорились. Вернее, говорил Балейманов, а мы только слушали, ахали, охали да записывали.

— Восточная мудрость гласит: пусть лучше у осла не будет рогов, иначе он тебя забодает; пусть лучше не будет у верблюда крыльев, иначе он сломает у тебя крышу! — начал свою повесть Ариф Балейманов. — А Гасаидова аллах наградил и рогами и крыльями… Понимаете?! Гасаидов — начальник треста, а я — заведующий автобазой… Что ему стоит забодать подчиненного?.. Вызывает как-то меня и говорит: «Поезжай, Балейманов, в Ленинград, на курсы усовершенствования. Остановись на недельку в Москве, поразвейся». «Благодарю за внимание, товарищ Гасаидов, — кланяюсь ему. — Отчего ж не поехать, не подучиться?!».

Прибываю в Москву, снимаю номер в гостинице и вдруг узнаю, что занятия на курсах откладываются ровно на месяц. Звоню в Песчанабад Гасаидову: «Как быть?» А он в ответ: «Что аллах ни делает, все к лучшему!.. Купи-ка мне спальный гарнитур». «С превеликим удовольствием, — говорю. — Но наличными в данный момент не располагаю». «Ай, какой ты недогадливый, Балейманов! Распоряжусь, чтобы выслали тебе под отчет тысяч двадцать…». Было это как раз накануне женского праздника — в марте 1957 года. Гасаидов надумал, очевидно, порадовать свою супругу столичным сувениром.

Деньги мне перевели телеграфом. Копейка в копейку — двадцать тысяч. Зашел я в мебельный магазин, сторговал гарнитур, самый что ни на есть лучший, нанял грузовое такси — и на станцию. По дороге ковер прихватил. Получай, уважаемый Абдукур Гасаидов!.. Рад услужить начальнику!

Снова связываюсь по телефону с Песчанабадом. «Так и так, — говорю, — спальня отправлена. Какие дальнейшие указания будут?». «Возвращайся немедленно самолетом! Работы невпроворот!» «А как же с курсами?» «Ха, курсы! Я тебя через годик в академию пошлю, инженером сделаю!»

На крыльях лечу домой. А Гасаидов уже ждет. «Признателен, — говорит, — за подарок. Но ближе к делу. Шурин мой Рахим Макубов вскорости заканчивает медицинский институт. И ему подарок нужен. Мы с женой договорились преподнести дорогому шурину сюрприз — особнячок. Не дворец, конечно, а этакое, ну, как бы тебе сказать, семейное гнездышко».

«Но при чем тут я, Ариф Балейманов?». «Не прикидывайся младенцем, душа любезная, — наступал Гасаидов. — У тебя на автобазе двести грузовиков. Положили по кирпичику — двести кирпичей, а двести по двести — сорок тысяч. Это как раз то, что требуется!» «А ваш шурин кирпичи сам делает?» — спрашиваю. «Ну и язык у тебя, Балейманов! Жало! Рахим — человек интеллигентный. Зачем ему руки пачкать?! У нас в тресте вон сколько этого добра. Все заботы по строительству я возложил на Чурбанова, нового директора нашего подсобного комбината». «На Чурбанова?.. Это случайно не тот Чурбанов, который недавно проворовался на Бахаском стройучастке?» «Он самый, Мулужан Чурбанов. Отпетый жулик!.. Да ты не беспокойся. Закончит стройку, и мы выгоним его за расхищение государственной собственности!»

Стройка была объявлена ударной. Три месяца спустя Рахим Макубов справлял новоселье. Гасаидов «свил» ему «гнездышко» о девяти комнатах, с верандами и балконами, с кирпичной оградой и затейливым фонтаном во дворе. Пир шел горой.