Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

— У них прирост шесть, а он уверяет — семь…

— Вместо Григорьева сейчас Беседин. Этот попроще…

В довершение всего я столкнулся с человеком, очень похожим на Телятникова, — такой же большой нос, черные глаза под широкими бровями и такие же толстые масленые губы.

Мы долго не могли с ним разойтись: он направо — и я направо, он налево — и я налево. Потом он с кавказским акцентом сказал:

— Молодой человек, пожалуйста…

Я не мальчик, отлично понимаю необходимость государственного аппарата, и все-таки у меня крутились всякие мысли о том, не слишком ли много у нас служащих?

Как назло, мне попалось кафе-закусочная. И я с кем-то «разделил на троих»…

Дома я ничего не сказал о своих переживаниях, мне вообще не хотелось ни о чем говорить…

А вечером мы с Надей пошли погулять и, как бывало с мамой, в конце прогулки очутились на Красной площади.

На ней было тихо, торжественно-спокойно. Мы медленно прошли мимо Мавзолея и присели отдохнуть на трибуне.

Как всегда на Красной площади, жизнь показалась мне прекрасной. И я подумал, что у нас все будет хорошо. И решил: в горком ходить не надо. Надо работать, не пропускать дежурств в дружине, хорошо учиться в институте — надо строже относиться к себе. Мои переживания, домашние дела вывели меня из равновесия. Теперь у нас все в порядке: Надя со мной, Нинка здорова… Ничего, я встану крепко на ноги, я же умею и люблю работать, я хочу быть настоящим коммунистом. Меня примут в партию. Не сейчас, но примут. Только бы сейчас не сорваться, не считать себя обиженным, а жить, как жил, нет, не как жил — лучше.

Уговорю Надю учиться. Теперь ей можно — Нинка устроена. У нас есть наша мама.

Никогда я, кажется, не жалел так, как сейчас, что отца нет в живых!

Мама сказала, что приходил заместитель секретаря парткома Григорий Силантьич, которого все на комбинате называют только по отчеству — Силантьич, и что он обязательно зайдет еще.

Я пеленала Нинку — и вдруг слышу, мой сосед Владимир Николаевич громко говорит:

— Вам сказали, гражданин, — не живет!

Коля отвечает:

— Но мне дали справку! Живет.

— До чего же вы, гражданин, мягко выражаясь, странный. Идите, гражданин, идите…

Слышу, замок щелкнул, открывают дверь. Сейчас Коля уйдет… Что же мне делать?

Я Нинку в кроватку, а сама в прихожую. Коля увидел меня и говорит Владимиру Николаевичу:

— Это вы странный… Вот она, живет.

Я схватила Колю за руку. Владимир Николаевич посмотрел на меня и, ничего не сказав, ушел. И в одном этом взгляде было все — удивление моей «нестойкостью» и мужская насмешка: «Эх вы, дуры бабы! Вас только помани!» Была и тревога: «А если он опять тебя, глупую, обманет?»

Попозднее, когда Липа ему все объяснила, он застал меня в кухне одну и, улыбаясь, шепнул:

— Ну, мать-героиня, извини, что я его чуть не выставил… Я же думал…

Но, очевидно, на моей физиономии было разлито такое счастье, что он только крякнул и сказал:

— Ну, ну… Поздравляю!

Нам было очень весело в магазине для молодоженов на проспекте Мира. Коле мы там купили роскошную белоснежную рубашку с твердым красивым воротничком, она так идет ему, и красивый галстук. А мне — хорошенькие туфли и нарядное платье.

Я ходила по магазину и все высматривала что-нибудь детское. Потом, забыв, где я нахожусь, спросила молоденькую продавщицу, почему у них нет детского отдела. Она удивленно подняла брови и насмешливо сказала:

— По-моему, сначала полагается выйти замуж, а уж потом все остальное. У нас не «Детский мир». Наш магазин, мамаша, для новобрачных.

Хорошо, что Коля в это время увлекся выбором кепи.

И в магазине, и по пути домой я все вспоминала наш первый вечер, когда Коля нашел меня. Я этот вечер часто вспоминаю и никогда не забуду…

— Ты меня любишь?

— Люблю.

— Я не одна. Любишь?

— Люблю.

— Я измучилась…

— Знаю. Люблю.

— Нас двое…

— Ты уже говорила. Люблю.

— Все равно любишь?

— Не все равно, а просто — люблю…

— А вдруг?

— Что вдруг?

— Разлюбишь!

— Скажу… Не разлюблю.

— Только об одном прошу…

— Говори.

— Никогда. Слышишь, никогда ничего плохого о ней. Ты меня понял?

— Плохо? О Нинке? Ты сумасшедшая. Нет, ты просто дурочка.

— Уже началось! Дурочка.

— Дурочка ты моя родненькая…

— Я тебе когда-нибудь все сама расскажу…

— Не надо, не буду слушать,

— Родной мой…

— Я тебя всю съем.

— И Нинка осиротеет.

— Я ее усыновлю и женюсь на другой.

— Родной мой…

Господи, за что мне такое счастье!

Настоящей, шумной свадьбы с гостями, с криками «горько» у нас не было — я убедила Колю никого не приглашать.

Когда мы пришли из загса, на столе красовался большой торт, стояла бутылка вина. Екатерина Павловна приготовила вкусный обед. Мы все сели за стол, даже Нинку на ее высоком стуле придвинули поближе. Она с удивлением рассматривала нового зеленого попугая из пластмассы.

Попугай упал на стол, и Нинка засмеялась. Коля сказал:

— Когда она смеется — она вылитая ты…

Мне до этого тоже говорили, что Нина вся в меня. А я не верила и со страхом думала: «А вдруг она в него?..» Колины слова меня очень обрадовали, и я заулыбалась:

— Она у меня красавица!..

Коля засмеялся и, потрепав Нину по тугой розовой щеке, подтрунил надо мной:

— Знаешь, Нинка, а наша мать скромностью не больна…

Мне удивительно хорошо стало от этих слов. А потом мы удрали с Колей в Кузьминки.

Комнатку в Кузьминках мы еще не сменили. Екатерина Павловна называет ее «дачей». Она и впрямь словно дача. Мы с Колей иногда скрываемся там, чтобы не мешать Екатерине Павловне. Но нам обещали помочь, скоро у нас будут две комнаты. После всего, что я пережила, моя теперешняя жизнь кажется мне раем. У меня есть все: муж, настоящий мой друг, моя Нинка, работа.

Сначала я хотела опять на Второй часовой, а потом не рискнула и пошла продавщицей в часовой магазин — пришлось немного подучиться. Новая профессия мне нравится. Когда-то я думала, что быть продавцом совсем неинтересно: стой целый день за прилавком, получай чеки, выдавай товар — и все. Но это далеко не все. Настоящий продавец часов должен знать все наши советские марки, а их немало; обязан уметь квалифицированно и бережно обращаться с часами, а самое главное, уметь обращаться с покупателями, они ведь все разные, или, как говорит наш директор Анна Павловна, все «разных систем».

В часах главное не корпус, не оболочка, а «машина», как говорим мы, часовых дел мастера. Как и в человеке — главное, что у него внутри, в душе, в сердце.

Сначала я в покупателях разбиралась плохо, совсем не «чувствовала» их. А сейчас я отлично знаю, кто и зачем зашел в магазин. Вот этот пожилой, с большим кадыком и тонкой длинной шеей зашел просто так — он, по всей вероятности, пенсионер и гуляет по магазинам. Но ои и не докучает, ни о чем не спрашивает — молча рассматривает товар и уходит. Зашла парочка — ему иод шестьдесят, ей нет и тридцати. Это «верняк», он купит дамские часики, обязательно золотые. Она немного смущается и все посматривает на дверь — не появился бы знакомый. Так и есть — купил, старается застегнуть цепочку — куда там: пальцы, словно мыши, все заросли шерстью. Без очков не видит, а хорохорится.