Юрий Прокопенко - Встреча с пришельцем (сборник)

Когда я пришел в редакцию, Духмяный сообщил, что звонила Люся и просила немедленно с ней связаться. Странно, подумал я, только вчера вечером мы расстались, причем поздно. После занятий с Лесей я, как всегда, остался поужинать и засиделся.

— Валентин Сидорович, — услышал я в трубке ее взволнованный голос, — где-то час назад мне позвонили и сказали, что привезли гранитную плиту на могилу Славы. Очень вас прошу, помогите! Сегодня ее должны устанавливать, а я совсем беспомощна в таких делах.

— Готов хоть сию минуту, — почему-то обрадовался я.

— Тогда давайте через час встретимся у могилы, — сказала она.

Очевидно, Духмяный заметил мою растерянность, потому что вдруг спросил:

— Что-то случилось?

— Привезли плиту на могилу Гарпуна. Люся, его жена, просит помочь…

— Конечно, конечно, — быстро заговорил он. — Если надо, и я могу поехать.

— Мне кажется, вам не стоит. А впрочем, я передам, что и вы изъявили желание.

— Установление плиты — это все равно что открытие памятника. Правда же?

— Конечно, — согласился я.

— Надо обязательно об этом сказать редактору. — Духмяный съежился так, словно ртутный столбик комнатного термометра вдруг упал до нуля.

А вечером, когда по дороге домой (так я уже называл свой временный приют) я заскочил на минутку в редакцию, Духмяный возбужденно потирал руки.

— Оперативное задание шефа, — торжественно сказал он. — Утром обойдите всех наших сотрудников и соберите по пятьдесят копеек. Купите цветы. В шестнадцать едем всем коллективом на открытие памятника, то есть плиты, Гарпуну. — Встретив мой удивленный взгляд, добавил: — Я понимаю, цветы сейчас — проблема. Но постарайтесь. Вы же все можете…

Я обходил редакционные комнаты и, позванивая мелочью в конверте, останавливался перед каждым столом:

— На цветы Гарпуну!

— А чего это вдруг зимой? — удивилась Лена Тлумачная из отдела проверки.

— Действительно, еще и года не прошло, а они уже плиту спешат устанавливать, — поддержал ее ретушер Степан Небейбаба.

Он долго рылся в карманах, но насобирал лишь тридцать четыре копейки.

Литвинюк, поправив галстук, возмутился:

— А почему всего по пятьдесят? Уж по рублю бы собирали, а то несолидно как-то.

Но денег не дал. Пояснив, что будут они у него не раньше чем послезавтра.

Корректор Галочка дала три рубля.

— Никакой сдачи! — кокетливо, по твердо сказала она.

Я всегда чувствовал, что она симпатизировала мне, вернее Вячеславу Гарпуну.

Редактор тоже сделал красивый жест — положил на стол два рубля.

— Для Гарпуна мне ничего не жаль, — сказал он.

Я вдруг вспомнил его слова за неделю до моего отпуска. «Никак не могу понять, — кричал он, — как такие безответственные люди, как вы, могут руководить отделом и вообще работать в газете. Нет, вы таки доиграетесь…»

— И таки доигрался! — вырвалось у меня.

— Что вы сказали? — переспросил редактор, с удивлением глянув на меня.

— Простите, ничего. Просто вслух считаю деньги…

Автобус прибыл на кладбище чуть раньше, чем редакторская «Волга». Фотокор Федя беспрерывно щелкал фотокамерой. Он снял Люсю на фоне цветов, а их было море (кроме собранных денег, на них пошел мой гонорар), кадр этот обещал быть очень эффектным.

Приехал редактор — и митинг начался.

— Товарищи! — с надрывом сказал ответственный секретарь Борис Сергеевич. На подобных мероприятиях ему всегда поручали выступать первым. — Трудно поверить в эту ограду, в эту плиту, в эти цветы, в то, что мы говорим о Вячеславе Гарпуне в прошедшем времени и говорим именно тут, на кладбище, а не на планерке или летучке. Скажу вам, друзья, искренне: я просто счастлив, что мне выпала судьба работать рядом с этим талантливым, бескомпромиссным, чутким, порядочным человеком — Вячеславом Трофимовичем Гарпуном…

Люся задумчиво смотрела на цветы, а Леся, которая немного опоздала, мяла в руке носовой платочек.

Борис Сергеевич говорил долго и красиво. Его сменили Тощенко, Духмяный, Литвинюк, редактор.

Я услышал такие слова о себе, о которых даже мечтать бы не посмел. Так и хотелось вскочить на плиту и крикнуть: «Товарищи, да вот же я, Вячеслав Гарпун, живой и почти здоровый, перед вами! Очень вам благодарен за чудесные слова, которые, уверен, вы произносите от чистого сердца!»

Но, к сожалению, именно в эти минуты я с еще большей горечью осознал всю необратимость своего положения. Ведь все это время я тешил себя надеждой завтра, послезавтра, через месяц, когда-нибудь набраться мужества и рассказать все Люсе, коллегам, друзьям.

Теперь же я понял, что никогда даже попытки не сделаю вернуть себе биографию Гарпуна. Она мне уже не принадлежала. Потому что Гарпуна не существует, вернее, такого Гарпуна, каким он был до прошлого августа. Есть лишь его призрак, его тень, которая всегда будет стоять между Люсей и начинающим газетчиком Зайчинским…

— От внештатных авторов слово имеет Валентин Зайчинский, — неожиданно объявил Духмяный.

Я долго мялся, прокашливался. Наконец скромно сказал:

— Мы, кто лишь вступает на нелегкий путь журналистики, всегда будем учиться мастерству у Гарпуна. Я как внештатный сотрудник отдела, которым он успешно руководил, торжественно обещаю держать марку отдела на высоте…

— Молодец! — похвалил меня редактор.

Когда мы выходили с кладбища, редактор пригласил Люсю сесть в его машину. Она поблагодарила, но отказалась.

— Будет что-то нужно, не стесняйтесь, обращайтесь, всегда поможем, — сказал редактор. — Кстати, вот вам официальный опекун от нашей редакции, — кивнул он в мою сторону.

— Благодарю, — сказала тихо Люся.

Духмяный заболел, и редактор предложил мне временно исполнять его обязанности.

— Чует мое сердце, вас придется брать в штат, — весело сказал он.

Такой неожиданный шанс вернуться к тому, что я потерял, то есть снова стать штатным сотрудником редакции! Но радость тут же померкла. А как же с дипломом, трудовой книжкой, не говоря уж о паспорте? Кроме прав шофера-любителя, у меня ничего нет. В конце концов, скажу, что потерял, а там видно будет.

Проснулся я от крика. Раскрыл глаза и увидел в комнате высокую полную женщину в серой пятнистой шубе и ярком платке. Коля в одних трусах вытянулся перед ней и испуганно моргал.

— По всей стране ищем, милицию на ноги поставили, а он вот где прячется! И вы тоже хороший дядя, — повернулась она ко мне. А затем — к Семену Яковлевичу. — У-у-у! — процедила сквозь зубы. — Вот кому я обязана своим горем! Ах ты ирод!

Семен Яковлевич поднял руки, словно защищаясь от удара:

— Варя! Господи!..

— Я тебе сейчас дам «Варя»! — приблизилась она к нему.

Семен Яковлевич затравленно оглянулся на стену, как будто там должна была находиться потайная дверь, через которую можно было сбежать от гнева разъяренной женщины.