Юрий Прокопенко - Встреча с пришельцем (сборник)

На следующий день няня снова по моей просьбе позвонила жене, опять передала от меня привет.

А жена в ответ ее просто выругала: «И не стыдно вам издеваться?!»

Наконец до меня дошло: наверное, жена думает, что я где-то загулял и еще имею нахальство при этом передавать приветы через любовницу. Я поделился своими мыслями с Шота Георгиевичем. Он долго хохотал, утирая слезы, а затем взялся сам все уладить.

— Ты имеешь дело с тонким дипломатом! — подмигнул он мне.

Но когда Шота Георгиевич пришел после телефонных разговоров, я, увидев кислое выражение его лица, сразу понял: на этот раз «тонкая дипломатия» потерпела фиаско.

— Ну, генацвале, и жену послал тебе бог! Даже выслушать меня не захотела. Только я начал говорить о тебе, как она в крик: «Да оставьте вы меня наконец в покое! Как вам не стыдно издеваться над моей трагедией!» Я еще раз попросил телефонистку соединить с ней, но она больше трубки не взяла.

— Странно, — удивился я. — Никогда не давал ей повода для подобных подозрений. И вдруг такое!

Можно было бы попросить врача официально сообщить жене, что я в больнице, что ноги и руки мои в гипсе, но тогда она бросит работу и прилетит сюда. А Лесина учеба? Дочка и на день не останется одна дома…

— Ничего, вот подымусь, сам ей позвоню и все объясню, — решил я.

— Женщины — загадочный народ, — развел руками Шота Георгиевич. — Ей бы радоваться, что ты живой, а она еще сцены ревности закатывает. Видел бы ты, как убивалась жена твоего погибшего друга. Приехала забрать то, что от него осталось, вся в черном, и рыдала, рыдала. Только повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать!..»

— Какая жена? — удивился я. — У него не было жены. Он холостяк. И потом, не Славичек он, а Валентин.

— Не знаю, она его Славичеком называла, — пожал плечами Шота Георгиевич.

— Послушайте, а как она выглядела, его жена? — спросил я, чувствуя, как кровь ударила мне в лицо. От страшной догадки голова пошла кругом.

— Ну как выглядела? Красивая, пышные светлые волосы, стройная. И глаза большие, синие, как море. С ней высокий мужчина был. Длинноносый, трубку курил. Все ее успокаивал: «Успокойся, Люся! Держи себя в руках, Люся…»

Вот оно что! Теперь только до меня дошло, почему над моей кроватью висит температурный лист с другой фамилией. Почему моя жена Люся рыдала в трубку, когда ей передавали от меня привет. На Валентине в момент катастрофы был мой пиджак с документами. Потому и решили, что погиб Вячеслав Гарпун, то есть я. Поэтому-то Люся и повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать». И, похоронив Валентина, она думает, что похоронила меня…

— Я спрашиваю, что с тобой? Может, доктора позвать? — словно сквозь стену услышал я голос Шота Георгиевича.

— Не надо. Мне уже лучше, — поспешил я его заверить.

— Тогда пойду, — поднялся он. — Может, заснешь.

Итак, я похоронен… Невероятно! Поэтому-то никто и не интересуется моей судьбой. А у меня, грешным делом, где-то в глубине души шевелилось что-то похожее на обиду: коллектив называется, друзья-приятели! Никто и не полюбопытствовал, почему товарищ из отпуска не вернулся! Выходит, зря я так о них думал. Они, наверное, исполнили свой моральный долг: похоронили, теплые слова над могилой сказали, помянули… И вдруг я возвращаюсь живой! И почти здоровый! Что такое несколько переломов в сравнении с жизнью! Правда, шрам на щеке, и глаз немного косит, и нос реставрированный, и зубов передних нет. Кстати, что себе думает стоматолог? Обещал в среду примерку сделать, а сегодня четверг… Да ладно, он и так молодец: согласился в больницу приходить. Это все Шота Георгиевич. Он его привез. Смогу ли я когда-нибудь хоть частично отблагодарить этого человека за все, что он для меня делает?..

Значит, в то время, когда я лежал без сознания в больнице, Люся приезжала сюда? С каким-то мужчиной… Длинный нос и трубка? Это, наверное, Генка. Может, ему позвонить? Чтобы подготовил Люсю к моему приезду. Подобный сюрприз не для ее нервов…

По я так никому и не позвонил. Уже имея в кармане билет на самолет, я было подошел к окошку междугородного переговорного пункта, но передумал. Разве нескольких минут достаточно, чтобы все объяснить? Прилечу домой, там все и станет на свои места…

Провожал меня Шота Георгиевич вместе с родственниками. Провожал, как провожают в дальнюю дорогу сына, — с щедрыми наставлениями и не менее щедрым провиантом. Не успокоился, пока я его клятвенно не заверил, что в следующем году обязательно приеду в гости с женой и дочкой.

Стюардесса объявила, что наш самолет идет на посадку, и попросила пристегнуть привязные ремни. Моя правая рука все еще не слушалась — доктор сказал, что ее придется долго, а главное, регулярно тренировать. А делать все левой пока было непривычно. С трудом справился с ремнями. И подумал о том, как буду писать. Еще в больнице попробовал левой рукой — выходили очень смешные буквы.

Меня всегда охватывало волнение, когда я возвращался в родной город, даже после непродолжительной с ним разлуки. Но теперь мне просто было не по себе…

— Алло, я слушаю! — В голосе Геннадия всегда звучала уверенность, во сейчас он произнес «алло» с такой интонацией, словно был просто потрясен, что в такую рань его кто-то осмелился побеспокоить.

— Генка, ты?

— Я Генка.

— Неужели не узнаешь? — Я старался говорить как можно четче, хотя мне явно мешали вставные шедевры грузинского стоматолога.

— Вася?

— Нет.

— А, Коля, друг!

— И не Коля.

После паузы Геннадий вдруг закричал так, словно абитуриент театрального института, которому на экзамене предложили сыграть этюд «Узнавание».

— А-а-а! Виктор Нестерович?!

— И не Виктор Нестерович, — разочаровал я его.

— Тогда не знаю, — растерялся он.

— Ну что ж, если уж по голосу не узнаешь, может быть, хоть при встрече вспомнишь, — пристыдил я его.

— А кто же это все-таки?

— Так где мы встречаемся?

— Дело в том, что я сейчас спешу… — начал он.

Но я перебил его:

— Итак, через двадцать минут у Центрального универмага.

— Но все-таки…

Я повесил трубку. Вещи сдал в камеру хранения и, взяв такси, помчался к месту нашего свидания. С Геннадием мы дружили со школы. У меня и сомнения не было, что любопытство в нем возьмет верх даже над чувством долга: он опоздает на работу, но к универмагу подойдет.

Когда я подъехал, он уже прогуливался там, помахивая газетой и оглядываясь. Я подошел и протянул руку.

— Ну, друг, тебя не узнать! — Его лицо озарила широкая улыбка.

— Да, немного изменился, — согласился я.

— Все мы меняемся внешне, но в душе остаемся такими же.

Мне всегда нравилось в Генке то, что хрестоматийные истины он мог провозглашать с пафосом первооткрывателя.