Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

— Я занимаюсь спортом, — подтвердил молодой и, похоже, именитый писатель, проводя по волосам рукой, на которой ослепительно играл брильянтовый перстень. — Насижусь за письменным столом — скачу на лошади. Люблю грести. Летаю в аэроклубе.

«Если он действительно неслучайный человек в литературе, — мысленно рассуждал Флоро д'Авенца, — тогда в высшей степени странно, что он меня не знает. Хотя бы по фотографиям в газетах…»

Правда, уже не первый год Флоро д'Авенца ревниво следил, чтобы в печати появлялась одна и та же его фотография — на которой ему двадцать пять лет. Сейчас ему пятьдесят, но не настолько же он изменился, чтобы его нельзя было узнать!

Между тем юный пиит, к великому удовольствию слушателей, не отличавшихся особой взыскательностью, сыпал афоризмами. То был фейерверк острот, в большинстве своем — с бородой, давным-давно известных Флоро д'Авенца.

Через некоторое время элегантный молодой человек стал собираться.

— Вот и моя обитель.

— Вы здесь живете? — спросили его.

— У меня тут замок, — бросил он с барственной небрежностью. — Забираюсь сюда на несколько месяцев в году: ищу уединения…

По просьбе спутников он великодушно дал несколько автографов. И, галантно поцеловав дамам ручки, любезнейшим образом со всеми раскланявшись, спрыгнул на перрон маленького полустанка. Все сгрудились у окна — помахать ему на прощание.

— Вот уж не думала, — сказала одна из дам, когда поезд тронулся и все расселись по местам, — вот не думала, что нынче вечером познакомлюсь с Флоро д'Авенца.

Флоро д'Авенца вздрогнул. Невероятно! Этот тип выдавал себя за него, а ему и невдомек. Эти милейшие люди были уверены, что говорят с ним, Флоро д'Авенца, все их комплименты предназначались ему, а он сидел себе в углу, и соседи по купе понятия не имели, что он — это он.

Сейчас он разоблачит самозванца, объявив: «Флоро д'Авенца — это я!» Сейчас поставит точки над «i» — по возможности неторопливо, с добродушной иронией, надо только оправиться от неожиданности. То-то он позабавится, огорошив этих простаков! Он будет играть с ними, словно кошка с мышкой, будет упиваться своего рода реваншем, который возьмет у них.

Первым долгом он погрузил руку в карман, проверяя, есть ли у него с собой документы.

— Представьте себе, — заговорил пассажир, доселе молчавший. — Мне всегда было приятно его читать, а теперь, после знакомства с ним, я убедился, что и человек он приятный.

— Очень! — подхватила молоденькая девушка, тоже до сих пор молчавшая. — Мне не терпится почитать его книги.

Флоро д'Авенца убедился, что документы при нем. С колотящимся от волнения сердцем — природная застенчивость, ничего не поделаешь! — он приготовился к эффектной сцене. «Прошу прощения, господа, что позволяю себе вмешаться в вашу беседу, но, насколько я могу судить, речь идет обо мне», — объявит он. «Как прикажете вас понимать?» — спросят они. «Да вот извольте взглянуть», — и даст полюбоваться удостоверением с фотокарточкой. Нет, слишком банально. Он скажет: «Коль скоро, милостивые государыни, я внушаю вам симпатию…» Нет, не то. Придумал. Он скажет: «Сожалею, что вынужден внести диссонирующую ноту в ваш хвалебный хор, но, будучи близко знаком с Флоро д'Авенца, смею не согласиться…»

Его мысли прервал возобновившийся разговор.

— В самом деле, какой славный человек!

— Яркая личность! А до чего держится просто!

— Сколько обаяния!

Флоро д'Авенца раскрыл было рот, дабы, разоблачив самозванца, коего к тому времени след простыл, обратить на себя эти медовые излияния.

— А какое неистощимое остроумие!

«Откуда им знать, что Флоро д'Авенца — это я?» — подумал Флоро.

И правда, откуда? Откуда им было знать, что знаменитый писатель и этот скучный, неразговорчивый человек в углу — одно и то же лицо?

Он посмотрел на этих людей, очарованных Флоро д'Авенца, который не был Флоро д'Авенца, и представил себе, каким сам он выглядит скучным, замкнутым, подумал о своей застенчивости, о грязных башмаках, засученных брюках, мокром зонте, представил свое усталое после утомительного дня лицо, вспомнил того, другого — общительного, остроумного, брызжущего молодостью, элегантного, обаятельного, с напомаженной волнистой прической, в шелковой сорочке. А замок? Воображение спутников рисовало знаменитого Флоро д'Авенца в мрачноватой просторной зале старинного рыцарского замка: сидя перед потрескивающим камином и потягивая доброе вино, он отдает распоряжения преданному седовласому слуге.

Флоро д'Авенца решил, что производит лучшее впечатление в облике другого. И промолчал.

Поезд бежал сквозь ночь, убаюкивая воображение, грезы, воспоминания пассажиров.

Перевод Е. Дмитриевой.

В тесном номере, где Артуро и Густаво пришлось поместиться вдвоем, поскольку других свободных комнат в гостинице не оказалось, нестерпимая духота летней ночи, а также тяжесть в желудке — результат чересчур обильного, против обыкновения, ужина — не давали первому из них уснуть. Мученически вздыхая при каждом движении, он елозил по кровати, принимая самые невероятные позы: то укладывался поперек, так что голова свешивалась вниз, то ложился ногами на подушку, то зажимал подушку между колен, — и все это в надежде, что смена положений, непривычная поза или секундная прохлада нескольких квадратных сантиметров постели, еще не нагретых телом, помогут ему заснуть.

Но сон не приходил.

И это бы еще полбеды: главное, Артуро злился на приятеля, преспокойно спавшего на соседней кровати мертвым сном. Злился и завидовал.

Он и не подозревал, что Густаво, которого он считал спящим, на самом деле тоже не спит и не меньше его изнывает от духоты и бессонницы. Просто, пока Артуро вертелся на постели, ища спасения в динамике, Густаво уповал на статику, на абсолютный покой, боялся шелохнуться — иначе все пойдет насмарку.

Временами ему казалось, что еще немного, совсем чуть-чуть, и на него снизойдет то вожделенное полузабытье, то туманное облако, которое, сгущаясь, предшествует сну и уже при первых признаках равнозначно долгожданной вести, что муки бессонницы после стольких страданий наконец позади. Но достаточно было малейшего шороха, и он вздрагивал, и сон — пугливая черная птица с бесшумными крыльями — улетал прочь. Нетрудно представить, как раздражал его неугомонный Артуро, под которым скрипели пружины кровати, нетрудно представить, с какой ненавистью слушал он мученические вздохи своего друга. Лучшего друга, ничего не скажешь, но сейчас он готов был его задушить собственными руками.

В свою очередь Артуро, питающий к Густаво столь же дружеские чувства, выходил из себя — не мог простить приятелю, что тому хорошо (такое, во всяком случае, создавалось впечатление). Он отдал бы все на свете, чтоб только и Густаво не спал, чтоб маялся с ним заодно, либо — еще лучше — чтоб самому забыться в дремоте, ощутить вдруг, как сознание проваливается в сладостную пустоту.