Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Всё как-то дико нам и ново,
Звучит бессовестное слово —
Уж мы не рвемся в жизнь, как в бой,
А всё у моря бы сидели
Да песни слушали и пели,
На целый мир махнув рукой.

Зачем для них свобода мнений?
Где raison d’être [111] Смысл существования (франц). — Ред. таких явлений?
Всё это гниль и фальшь кружков.
Мы, как начальники-поэты,
Ответим им: вы пустоцветы!
Вы прогрессисты без голов!

Явленье жалкое минуты!
Ведь вы одеты и обуты?
А вам, чтоб каждый был одет?
Так это зависть пешехода,
Вражда того, кто без дохода,
Как древле говорил поэт.

Нам нужны формулы для дела;
Чтоб жизнь созрела, перезрела,
Как с древа падшие плоды;
Хоть бы пожар случился дома,
Вы, без Ньютонова бинома,
Не смейте требовать воды.

Не вы, а внуков ваших внуки
Должны вкусить плоды науки
И фрукты жизни, — а пока
Пляшите прозой и стихами!..»
И «Русский вестник» с свистунами
Плясать пустился трепака.

Эх! надел бы шлем Ахилла —
Медный шлем на медный лоб,—
Да тяжел, а тело хило:
Упадешь под ним, как сноп!

Если б панцирь мне Пелида —
Не боялся б ничего;
Да ведь панцирь — вот обида! —
Втрое больше самого!

Щит бы мне, которым копья
Отражал в бою Пелид,—
Так натуришка холопья
Не удержит этот щит.

Взял бы меч его победный
И пошел бы!.. Да ведь вот:
Меч поднять — так нужно, бедно,
Мирмидонов штук пятьсот.

Тщетны оханья и стоны,
Справедлив и мудр Зевес!
Там бессильны мирмидоны,
Где уж рухнул Ахиллес!

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

Если русский властелин
Сам не чужд кровавых пятен —
Не пропустит Головнин
То, что вычеркнул Путятин.

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

Монархическим чутьем
Сохранив в реформы веру,
Что напишем, то пошлем
Прямо в Лондон, к Искандеру.

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

Читатели, являясь перед вами
В четвертый раз,
Чтоб в Новый год и прозой и стихами
Поздравить вас,
Хотел бы вам торжественно воспеть я,
Да и пора б,
Российского весь блеск тысячелетья —
Но голос слаб…
Читатели, серьезной русской прессе
Оставим мы
Всё важное, все толки о прогрессе
И «царстве тьмы».
Довольствуясь лишь неизбежно сущим
И близким нам,
Поклонимся во здравии живущим
Родным отцам.
Пусть юноши к преданиям спесивы,
Не чтут родных,—
Но бабушки и дедушки все живы,
Назло для них.
Не изменив себе ни на полслова,
Как соль земли,
Все фазисы развитья векового
Они прошли.
Понятья их живучи и упруги,
И Новый год
По-прежнему в семейном тесном круге
Их застает.
Привет мой вам, старушка Простакова!
Вы всех добрей.
Зачем же вы глядите так сурово
На сыновей?
Порадуйтесь — здесь много Митрофанов
Их бог хранит;
Их никаким составом химик Жданов
Не истребит.
Их детский сон и крепок и невинен
По старине.
Поклон тебе, мой друг Тарас Скотинин,
Дай руку мне!
Свинюшник твой далек, брат, до упадка;
В нем тьма свиней.
Почтенный друг! В них нету недостатка
Для наших дней.
По-прежнему породисты и крупны,
А как едят!
Нажрутся так, что, братец, недоступны
Для поросят.
От поросят переходя к Ноздреву,
Мы узнаем,
Что подобру живет он, поздорову
В селе своем.
Всё так же он, как был, наездник ражий
Киргизских орд,
И чубуки его опасны даже
Для держиморд.
Берет в обмен щенков и рукоделья,
И жрет и врет,
Но уж кричит, особенно с похмелья:
«Прогресс! Вперед!»
— Прогресс! Прогресс! Ты всем нам задал дело!
Никто не спит.
Коробочка заметно отупела,
Но всё скрипит.
Уж Чичиков с тобой запанибрата.
На вечерах
Он говорит гуманно, кудревато
Об мужичках,
Про грамотность во всех посадах, селах,
По деревням,
И, наконец, — детей в воскресных школах
Он учит сам.
Замыслил он с отвагою бывалой,
Трудясь как вол,
Народный банк, газету, два журнала
И общий стол.
Об нем кричит публично Репетилов;
Его вознес
До облаков чувствительный Манилов
В потоках слез:
Мол, Чичиков гуманен! Идеален!
Ведет вперед!
С Петрушкою знакомится Молчалин,
На чай дает.
Все бегают, все веселы, здоровы,
Движенье, шум —
Особенно заметны Хлестаковы,
Где нужен ум.
На раутах, на чтениях, по клубам
Свои стихи
Тряпичкины читают Скалозубам
За их грехи.
Абдулины усердно бьют поклоны
Своим властям.
Пошлепкины и слесарские жены —
Все по местам.
Как человек вполне великосветский,
Мильоном глаз
Везде Антон Антоныч Загорецкий
Глядит на нас.
От Шпекиных усердьем в службе пышет
И болтовней,—
И Фамусов, как прежде, всё подпишет —
И с плеч долой!

Лицо намазав сажей,
Как а́нглийский фигляр,
Московский парень ражий
Выходит на базар.
Кричит, народ сзывая:
«Вот фокус! — Раз! Два! Три! —
Вот штука! Вот другая!
Честной народ, смотри!»

Оделся он — умора!
На голове колпак,
Из тряпок коленкора
На нем двуцветный фрак;
Одна нога людская,
Другая… Раз! Два! Три!
Копытом бьет другая,—
Честной народ, смотри!

Смотри мою отвагу:
«Вот шпага. Видишь? Ну,
Я проглочу всю шпагу
И глазом не сморгну».
Шпажонка, исчезая,
Блеснула… Раз! Два! Три!
Он смотрит не мигая,—
Честной народ, смотри!

За несколько копеек
Пересвистать готов
Заморских канареек
И курских соловьев.
На всё он мастер, словом!
Вот свищет… Раз! Два! Три!
Вот рожу сделал клёвом,—
Честной народ, смотри!

Награды — грош да гривна!
За бесполезный труд…
Как жалко, как противно,
Когда такой же шут
Проглотит шпагу разом
В журнале… Раз! Два! Три!
Да не сморгнет и глазом,—
Честной народ, смотри!

Весь Петербург затанцевал,
Как девочка, как мальчик;
Здесь что ни улица, то бал;
Здесь что ни бал — скандальчик.
Все веселятся от души,
Всё ладно в нашем быте.
Пляши, о! град Петра, пляши!
Друзья мои, пляшите!