Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

В зданьи этом ночью множество народу,
Данмио, но-ками пьют саки́, как воду,

Как пивали древле предки их славяне;
Там басят тирольки, там ревут цыгане,

Там старик стоягу, сделавшись ребенком,
Шепчет по-французски нежности чухонкам [130] Загородные гулянья преимущественно посещаются чухонками, составляющими обширное сословие камелий, над которыми автор, как слышно, ныне производит исследование. ,

Там бушуют немцы, там народ толпами,
Как за диким зверем, следует за нами;

Барства и холопства там видны остатки:
Там всё сохранилось в дивном беспорядке,

Европейски-модном, азиатски-диком,
Как при Кумбо Первом, при Петре Великом!

Малютка-гласность как-то раз,
Не оскорбив цензурных правил,
Рассказом поразила нас,
Как был пленен Якушкин Павел.
Малютка милая свой нрав
Не скрыла от суда мирского,
Как должно, Гемпелем назвав
Полициймейстера псковского.

Три года минуло с тех пор:
Уж перешли в века два «Века»,
Промчался «Светоч»-метеор
За ерундою Льва Камбека.
Якушкин издал свой дневник,—
Вдруг о расправе допетровской
Вновь повествует Доминик
(Не ресторатор, а Тарновский).

Судьба обрушилась над ним
За то, что в простодушье грубом
Сказать решился он, что «дым
Вверх, а не вниз идет по трубам».
Таких обид нельзя снести:
Его связать сейчас велели,
Держали десять дней в части,
В тюремном замке две недели [131] «Пришло в голову стряпчему, — говорит г. Тарновский, — протестовать против незаконности акта и его определения (об аресте), но в доказательство несостоятельности протеста меня сейчас же отправили в тюремный замок, а акт представили уже высшему полицейскому управлению, которое, соглашаясь с мнением стряпчего, предписало освободить меня немедленно; но слово немедленно осуществилось едва только через две недели» («История моего ареста», «С.П<���етер>б<���ургские> ведомости)», 1862 г., № 227). .

Малютка милая! Тебе
Якушкин Павел был обязан
Рассказом о своей судьбе,
Хоть и ничем он не был связан.
В части он много вынес мук,
Но, хоть и был в простой поддевке,
Ему не связывали рук
Неблагородные веревки.

Тогда, не тратя лишних слов,
Ты вышла в свет без покрывала,
Назвала прямо древний Псков
И прямо Гемпеля назвала.
Теперь ты скромницей глядишь
И, позабыв о прежнем форсе,
«В одной столице…» — говоришь…
(В Варшаве или в Гельсингфорсе?)

Полковник N… столица Z…
Всё недосказано, всё глухо…
О гласность, гласность! В цвете лет
Ты стала шамкать, как старуха!
Останься ж при своих складах,
Но за былые заблужденья
Надень вериги — и в слезах
Моли у Гемпеля прощенья!

Садитесь!
(В сторону.)
Ну постой!

Merci.
(В сторону.)
Уж насолю!
(Вслух.)
Я рад, милорд, что вам досталася газета.

(встает и кланяется)
Маркиз, позвольте вас благодарить за это.

(не без оттенка иронии)
Теперь горячую работу мы начнем.

Милорд, я лести враг, — но ваше объявленье
Прочел я — и душа поверглась в умиленье!
Какая точность в нем, какой изящный слог!

Скромны, как девушка; но я скажу вам гордо:
В Москве и за морем известен слог милорда.

И я отвечу вам, хоть скромность ваш девиз,
Что вы единственный во всей Москве маркиз.

Когда уж так, милорд…
(В сторону.)
Начать с размаху, что ли?
(Едко.)
Милорд, вы были враг когда-то монополий?

Враг монополий — да.
(Строго.)
Но я не утаю,
Что я, как собственник, за собственность стою,
(еще строже)
И полагаю я, что вы б не захотели…

Благодарю, маркиз. Я вижу, в наши дни
На поле гласности остались не одни
Ломаки…

Милорд…
(В сторону.)
Ей-богу, я не знаю, как начать…

Маркиз, я слушаю.
(В сторону.)
Попробуй-ка опять.

(в очевидном замешательстве)
Милорд, наш век… есть век… реформ…

Маркиз, вы правы:
Эмансипация смягчила наши нравы.

Нет больше откупов… но привилегий след
Еще мы видим, сэр, в столбцах иных газет.