Сергей Е. Динов - Дальнее небо

Бабка Лиза всем своим родственникам всё простила, и что не навещали ее столько лет, и что не помогал никто в голодные советские годы ни весточкой, ни деньгами какими, при ее-то пенсии в двадцать шесть рубликов, и что беспутный сынок ее Петруша такую умницу – раскрасавицу на глазах матери упустил. Племянник не самая ближняя кровь – младший сынок покойного брата. Но на такую горячую влюбленность морячка бабка Лиза только порадовалась. Пускай себе живут долго и счастливо, деток рожают. Молодые, вся жизнь впереди. Опять же морем оба сроднились. Кристина сказывала про юность свою у порта Клайпеды, про принца из сказки да про алые паруса, что ждала всю свою молодую жизнь. И вот, глядишь ты, дождалась, и с моря да в тверской глуши.

А морячок Игорек язык совсем проглотил, только и мычал, как телок, от счастья рядом с такой во всех отношениях приятной супругой. Выходило, что позвала хитрая Лизавета на прощание всю свою родню клад поискать. Не все приехали, да и ладно. Горшок с медью внук Кешка откопал, тоже кое-что. Не соврала, выходит, бабка. Но клад-то самый что ни на есть настоящий, похоже, нашел племянник бабки Лизы, морячок.

Одно Лизавету беспокоило, крещеная ведь сама была, в годы при последнем царе. Не могла она об своих сомнениях невестку не расспросить.

– Ты ж, прости меня, деточка, старую, безграмотную, – обмолвилась как-то вечером бабка Лиза на посиделках с молодыми. – Имячко-то у тя, кажется, все ж не по нашей вере будет? Германской, англицкой аль еще какой? Как же эт вас венчали в храме-то Волочка?

Кристина показала бабке Лизавете бумажную иконочку Божией Матери, что вложена в паспорт была. Игорек свою иконку Спасителя из бумажника вынул. На картоне, простенькие, стало быть, по советским временам иконы в Богоявленском храме райцентра священником им дадены были, но такие важные, венчальные.

– Крещена я была бабушкой своей по рождению с именем Христина, – пояснила невестка. – Семья наша, что цыгане, колесили по всей стране. Папа – военный, с Урала. Мама – из Белоруссии. Балашевы мы. В Клайпеде, где папа служит, паспорт получала, Кристиной записали. С греческого имя означает – «христианка», «посвящённая Христу».

– Вооона как?! – приятно удивилась бабка Лизавета и порадовалась. – Славно. Извиняй тогда, милая. Так ведь поначалу и подумалось, Кристина, это от крестин должно будет. Засомневалась, я было, деточка. Прости меня, старую.

Кристина приобняла бабку Лизавету. Вдвоем они тихие слезы умиления пролили. Игорек на двор вышел, чтоб самому в чувствах не разнюниться. Моряку даж на радостях не положено в кубрике сырость разводить.

И подарила тогда Лизавета молодым самое дорогое, что было в избе: Кристине – иконку писаную на жести – Владимирский образ Божией Матери, на что Кристина несказанно обрадовалась, чуду и совпадению, ведь крестили ее ребенком в старинном городе Владимире. Племяннику Игорю досталась в дар иконная досочка вся черная от времени. Лишь сама Лизавета помнила, что икона та от прадеда шла – образ Спаса Нерукотворного. Благодарили молодые баушку Лизавету, в пояс кланялись, чем растрогали старую до крайности. Два платка слезами намочила у себя в спаленке.

К ночи мирно и покойно стало на душе бабки Лизы. Лампадку она в уголке на полочке затеплила. На образа долго крестилась. Г о спода во всем благодарила.

Сынок-то родной ее Петруша, – грелку ему на пузо! – так и не стар еще, найдет себе, поди, старушку, лет на полста.

А Петр Капитоныч возьми да к осени образумься. На все его названивания и приставания по телефонам умница Кристина отругала его строго и надоумила. Совесть у торговца разбудила. Возвернулся Петруша непутевый да на колени бросился пред бывшей женой своей с двумя детками. Простила она мужа блудного. Не сразу, но простила. Вот так славно все устроилось и разрешилось. Господь мудро все управил. Негоже детям при живом-то отце сиротами расти, а законной жене соломенной вдовой ходить. Не разведенный он был, Петруша, бабки Лизы сын, начальник важный по торговой части. Тоже грех с души своей пребольшущий снял.

Все, что не делается, все, как говорится, к лучшему. Ей, Богу!..

деревня Подол, Тверской обл., 1997 г.

Старушку звали Глафира Мещерякова. Восьмой десяток лет разменяла.

Жила она в старинной деревеньке верстах в двадцати от питерского тракта. Серые бревенчатые хатки сгрудились на берегу реки Мста [1] Мста – река в Тверской и Новгородской областях России. Название означает «чёрная» (от прибалтийско-финского Musta). Древнерусское – «Мъста». и смиренно доживали второй век земного бытия.

Недалеко, казалось, деревенька та была, еже ли на легковушке из Ленинграда ехать, из Москвы-то поближе будет. Триста верст всего.

В городе на Неве, нынче Петербургом вновь нареченном, проживал Николай, сын Глафиры, с женой и двумя детками. Жили не богато – не бедно, холодильник с телевизором имели. Легковушку, правда, так и не завели. Не с чего было заводить. Сбережений, как старались, не смогли скопить, зарплаты хватало на месяц грядущий. Однако, грех было жаловаться. Житье-бытье было сносное, как у многих простых трудяг-горожан, на зоопарки да на кино с детками хватало, на театры по выходным для самих родителей. Квартирка в три комнатки в новых районах, у заводской Обуховской Обороны, досталась семье Мещеряковых в наследство от деда жены, морского офицера да после обмена «однушки» деда со Старо-Невского проспекта, от самой Александро-Невской Лавры. Дети и сами родители, слава Богу, были одеты – обуты, голодными не сидели. Работали супруги Мещеряковы инженерами на секретном заводе. Тянули от зарплаты до заплаты. Как детки народились, в отпуск к Черному морю не ездили, экономию держали. Отправляли внуков на лето в Колпино, под Петербург, к другой бабушке, сварливой, но добрющей теще Николая.

Бабушку Глафиру в Тверской губернии проведать надумали, когда Машутке, дочуре Николая пять годков стукнуло, сорванцу Никитке – семь. Перед школой и решились второй бабушке внуков показать. На заводе супругам дали премию за секретный морской заказ, они и поехали. Утренним поездом – до Вышнего Волочка, дальше – автобусом, так до самой деревеньки и докатили.

Радость случилась от встречи тихая и в слезах. Детки, как с автобуса сошли, всему обрадовались, домикам старым – будто избушкам из сказки, черной речке да зеленому Б о ру сосновому, что частоколом отгородил другой мир, суетный, шумливый, смрадный. Испугались, правда, малыши да к матери в подол кинулись, когда бойкие гуси, будто жирафы пернатые, на дворе загоготали, гостей встречая, да пестрые попугаи огромные, что петухами оказались, истово заголосили не к часу. Что ж, мол, за злыдни такие крылатые на деревне водятся, в городе таких, отродясь, не видывали. Деток бабушка тут же успокоила, в домик отвела, чаем с ежевикой угостила.