Пелам Вудхаус - Так держать, Дживс! (сборник)

Я молча сжал его плечо. Бедный мой старый друг Корки, такое глубокое сострадание не выскажешь словами.

После этого визита я сколько-то времени не заглядывал к нему в студию, зачем сыпать соль на раны, человеку и без того тошно. К тому же, признаюсь, меня отпугивала нянька. Она была до жути похожа на тетку Агату. Точно так же просверливала вас насквозь глазами.

Но однажды после обеда Корки сам звонит мне по телефону.

– Привет, Берти.

– Привет.

– Вы очень заняты сегодня вечером?

– Да нет, не особенно.

– Тогда приходите, пожалуйста, ко мне, очень прошу.

– А что такое? Что-нибудь случилось?

– Я портрет закончил.

– Ну, дружище, поздравляю. Такой капитальный труд.

– Да уж. – По голосу Корки чувствовалось, что его одолевают сомнения. – Понимаете, Берти, что-то в нем меня смущает. Через полчаса придет дядюшка смотреть работу, а я… Сам не знаю почему, но мне нужна ваша моральная поддержка.

Так, все ясно, я ввязываюсь в какую-то неприятную историю. Тут, конечно, не обойтись без благожелательного участия Дживса.

– Думаете, старый хрыч не оценит? Будет рвать и метать?

– Не исключаю.

Я вспомнил краснорожего детину в ресторанчике и попытался представить себе, как он рвет и мечет. Очень убедительно получилось.

– Приду, – твердо пообещал я в телефонную трубку.

– Вот спасибо!

– Но при одном условии: я возьму с собой Дживса.

– Возьмете Дживса? Это еще зачем? Нечего ему тут делать! Ваш кретин Дживс как раз и придумал тот идиотский план, из-за которого…

– Слушайте, Корки, если вы думаете, что я жажду встретиться с вашим сумасшедшим дядюшкой один на один, без Дживса, который выручит из любой передряги, то вы глубоко заблуждаетесь. Да я скорей в клетку с дикими зверями войду и вцеплюсь зубами льву в загривок.

– Ладно, пусть приходит, – согласился Корки. Без особой радости, однако ж согласился. Я вызвал звонком Дживса и объяснил ему сложившееся положение.

– Я к вашим услугам, сэр, – ответил Дживс.

Мы застали Корки возле двери, он разглядывал портрет, стоя в оборонительной позиции, как будто ожидал, что тот бросится на него.

– Берти, остановитесь там, где вы сейчас, – сказал он, не двигаясь с места. – А теперь скажите мне честно, что вы об этом думаете?

Свет из большого окна падал прямо на портрет. Я внимательно в него всмотрелся. Потом шагнул чуть ближе и снова всмотрелся. Вернулся на прежнее место, потому что оттуда все выглядело не так катастрофично.

– Ну что? – взволнованно спросил Корки.

Я задумался.

– Конечно, старина, я видел ребенка всего один раз, да и то не больше минуты, но… Он, если не ошибаюсь, и в самом деле на редкость противный младенец, правда?

– Но ведь не до такой же степени, как на моем портрете?

Я снова всмотрелся в портрет, и совесть не позволила мне покривить душой.

– Нет, старина, вы чересчур увлеклись.

Корки нервно откинул пятерней волосы со лба и застонал.

– Вы правы, Берти, конечно, правы. Какая-то чертовщина творится с этим проклятым портретом. По-моему, мне нечаянно удалось сделать то, чего всегда добивался Сарджент, – написать душу модели. Я проник сквозь оболочку внешнего, поверхностного, и изобразил на полотне душу ребенка.

– Помилуйте, у новорожденного младенца и такая черная душа? Когда бы он успел так погрязнуть в пороках? Что вы скажете, Дживс?

– Я склонен согласиться с вами, сэр.

– У него… Корки, у него какой-то странный плотоядный взгляд, вы не находите?

– А, вы это тоже заметили? – спросил Корки.

– Любопытно было бы найти человека, который не заметит.

– Я ведь чего хотел? Хотел придать этому пащенку выражение повеселее, а вместо этого написал забулдыгу.

– Именно это я и хотел сказать, дружище. Такое впечатление, будто он попал на грандиозную попойку и разгулялся вовсю. Вам так не кажется, Дживс?

– Да, сэр, младенец находится в явном подпитии.

Корки хотел что-то сказать, но дверь отворилась, и в студию вошел дядюшка.

На миг воцарился дух радости, веселья и всеобщего благоволения. Старикан пожал мне руку, хлопнул Корки по спине, провозгласил, что день нынче выдался просто на удивление, постукал себя по брючине тростью. Дживс растворился на заднем плане, и дядюшка его не заметил.

– Итак, Брюс, итак, мой мальчик, портрет наконец-то готов… а он в самом деле готов? Неси его сюда, показывай. Ну что ж, поглядим, посмотрим. Какой прекрасный сюрприз для твоей тетушки. Где же он? Сейчас мы…

И вдруг до него дошло. Он не был готов к такому удару, даже отшатнулся.

– А-а-а-а! – завопил он.

Потом наступила предгрозовая тишина. Давно я не чувствовал себя так неуютно.

– Это что, такая шутка? – зловеще спросил он наконец, и от его голоса по студии загуляли ледяные сквозняки.

Скорее на выручку старине Корки, это мой долг.

– От портрета лучше отойти подальше, – посоветовал я дядюшке.

– Золотые слова! – рявкнул он. – Именно подальше! Желательно на край света, чтобы и в телескоп не разглядеть! – И он набросился на Корки, как неукрощенный лев из джунглей на кусок мяса. – И на это… на эту мазню ты столько лет тратил свое время и мои деньги! Да я бы тебе свой забор покрасить не доверил! Я заказал тебе портрет, думал, ты хоть чему-то научился, а ты? Намалевал карикатуру для комикса! – Он ринулся к двери, злобно рыча и в бешенстве колотя хвостом. – Все, с меня довольно. Хочешь и дальше валять дурака и бездельничать, художника из себя изображать – на здоровье. Но я тебе приказываю, племянничек: явишься в понедельник утром ко мне в контору, выкинешь из головы свои бредни и будешь служить, давно уже следовало, пять лет даром пропало. Начнешь с самого низа и станешь пробиваться наверх, иначе ни цента, ни единого цента, ни полцента… тьфу!

Дверь захлопнулась, мы остались одни. Я выполз из своего бомбоубежища.

– Корки, дружище, – еле слышно прошептал я.

Корки стоял и обреченно глядел на портрет. Взгляд затравленный, на лице тоска.

– Все, это конец. – Голос у него сорвался.

– Что вы теперь будете делать?

– Что буду делать? А что мне остается? Если он перестанет давать мне на жизнь, придется бросить живопись. А он грозился, вы сами слышали. Пойду в понедельник к нему в контору.

Я решительно не знал, что сказать. Уж мне-то было известно, какое отвращение вызывает у него дядюшкин бизнес, и я чувствовал себя до крайности неловко. Все равно, что пытаться завязать светскую беседу с человеком, которого только что приговорили к двадцати годам тюрьмы.

И тут в тишине прозвучал спокойный голос:

– Если позволите, сэр, я мог бы дать совет.

А, Дживс. Он выступил из тени и тоже рассматривал портрет. Клянусь вам, я напрочь забыл, что Дживс здесь, с нами, это обстоятельство даст вам представление о том, как ужасен был в гневе дядя Александр.