Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

Нередко на охоте встает задача, от решения которой зависит успех.

С дороги, что идет из Новосибирска на Кубовую, я свернул в мелкую лиственную поросль. Августовское утро только намечалось. Моя опытная старая собака сделала несколько неуверенных стоек возле узкой полосы пшеницы, конец которой упирался в большой лиственный лес. Стойки моего лаверака в сущности не были стойками. Охотники про такие стойки говорят:

— Собака отмежила.

Да, несколькими отмежами она показала, что здесь была не одна, а несколько птиц.

По очертанию местности и по времени года надо было думать: был тетеревиный выводок. Но где же он? Пес обладал великолепным чутьем, никогда не копался в набродах, брал «верхом». И вот не взял. Обежал всю полосу пшеницы, обрезал заросли кустарника и — нигде никаких признаков. Сам себе не веря, опытный пес повторил сделанный им круг, перерезал во многих местах полосу пшеницы, приостановился и посмотрел мне в глаза вопросительно:

— Чтобы это значило? Куда подевались?

Поставленный втупик этим вопросом, я сел на пенек в конце полосы и приказал лечь собаке, которой было непонятно мое поведение. Утро только начинается — в это время самые сильные запахи — самые лучшие часы охоты, а хозяин сидит, бездельничает…

И я сказал собаке:

— Вот так задача!

Тетерева бесспорно были. Тетера привела выводок на пшеницу пешком. По воздуху опасно — ястреб может подсмотреть… Поклевали вкусных зерен и ушли обратно туда, откуда пришли, ушли домой. Но, в таком случае, собака безошибочно привела бы меня к месту пребывания выводка. Значит, дело было не так. Тетерева улетели. Но почему улетели? Улететь они могли только вынужденно. Кто-то их вспугнул. Кто? Человек? Но так рано… Что человеку здесь делать? К тому же утро росистое, и я заметил бы на траве полосу сбитой росы. Человека здесь не было. Зверь? Лиса? Но в этом случае зачем улетать? Можно подняться на ветки первых берез и дразнить своей недоступностью оставшегося в дураках зверя. Факт, что выводок улетел, а не ушел. Но человек и зверь тут были не при чем.

Я сидел в раздумье. День светлел. И вот мой взгляд упал на просеку, которой я до сих пор не замечал, и задержался на ее длинном просвете, идущем сквозь сероватые сумерки леса.

— Просека. Да, просека, — сказал я в какой-то смутной догадке.

Охотник нередко разговаривает со своей собакой, как человек с человеком. И я сказал ей:

— Джемс, я нашел.

Собака радостно вильнула хвостом, однако не решилась встать без моего разрешения. Я тоже сидел, довольный решением задачи. Не спеша, свернул цыгарку, закурил… и скомандовал:

— Вперед!

Просекой и только просекой… Старая умная тетера приводила на пшеницу свой выводок не пешком, как это делают все тетеры, а по воздуху, приводила просекой… Выводок здесь мог лететь низко, над самой землей, между двумя стенами высокого леса, и для ястребиного глаза его лет был невидим. И следов никаких не оставлено ни для собаки, ни для зверя.

— Умная тетера! — похвалил я.

Мы пошли. Джемс, распустив свое перо лаверака, то бежал по траве просеки, то сворачивал в гущу леса… Никаких признаков… Мы шли в направлении к дому, в пустом направлении. Мы уходили от охоты… И так прошли полкилометра, километр, — расстояние, на которое не летит тетеревиная молодежь.

Я заметил, что у Джемса даже пропала охота к поиску.

Я сам спорил с собой. Я говорил себе:

— Вернись и начни возле хлебов поиски новых выводков, не теряя драгоценного времени, свежего утра со слабым дуновением ветерка. И сам себе возражал:

— Надо исследовать до конца…

Я продвинулся до небольшой, идущей влево от просеки, безлесной площади. Джемс потянул на стойку по прямой: шаги все осторожней и меньше, и вот он застыл на мертвой стойке. Я снимаю с плеча бескурковку, подаю вперед кнопку предохранителя и даю тихую команду: — «Вперед!» Собака делает один шаг и дальше итти не хочет. Треск крыльев. Пес ложится, наблюдая за полетом. Я вскидываю ружье, но птица уходит без выстрела. Джемс смотрит на меня укоризненно:

— Опять незадача! Не ожидал… Эх, ты!..

Так упрекает меня мой друг, а сам уже глазами спрашивает:

— Что же дальше?

И у меня опять начинается разговор с собакой.

— Никакой незадачи нет. Взлетела тетера, старка. Ты сам видишь — умная тетера. На будущий год здесь будет опять выводок. А теперь — вперед! Джемс встает, но, повернув голову влево, замирает на новой стойке. Один за одним взрывается пара. Делаю дуплет. Один упал на просеку, другой за березу, оставив пух на зелени ветвей. Убитые пусть лежат, потом подберем. После этого Джемс сделал еще девять стоек. Одиннадцать молодых, улетевшая тетера была двенадцатая — хороший, полноценный выводок. Подбирая последнего, уже чернеющего, молодого, я говорю собаке:

— Вот как надо решать задачу! Теперь понимаешь?

Я пустил собаку челноком на поиски новых выводков в сознании, что сейчас мой охотничий опыт и опыт моей собаки стал более богатым. Сложная задача, которую задала нам старая опытная тетера, была решена успешно.

Каждое утро по-своему прекрасно. Для нас оно началось так.

Я и мой друг, Александр Павлович, дотащили «в непосильных трудах» лодку до берега реки Уень и когда сели в нее, поднялось солнце. Казалось бы, что все призрачное, все фантастическое, что создает ночь, — должно исчезнуть при свете солнца, но было не так.

Стоило нам двинуть лодку вверх по Уеню, как мы в один голос сказали:

— Наша пирога…

Почему пирога?.. Лодка ни в, какой степени не походила на те челноки, в которых плавают жители далеких южных островов.

Догадка пришла сама. По берегам Уеня стояли древнейшие ветлы и тополи (сейчас их вырубили, и берега Уеня у поселка Почта стали скучными), над рекой поднимался золотистый от яркого солнца утренний туман, и вершины деревьев, казалось, переплетенные лианами, склонялись над водой, будто изморенные тропической жарой… Вот исчезнет туман, а с ним исчезнет и эта изумительная картина, напоминающая о девственности лесов и молодости человечества.

Туман постепенно исчезает, и мы незаметно оказываемся на родном и любимом «батюшке-Уене», как часто называем мы эту речку, доставившую нам немало удовольствия за многие годы.