Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

Даль хорошо просматривалась, и я, не замечая, стал «нажимать». Лыжи несли легко, снег не проваливался, я на ходу с удовольствием читал лесную книгу по многочисленным и разнообразным следам обитателей леса. Заячьи следы шли во всех направлениях. Ноги зайца быстры, и он не стесняется расстоянием. День лежит где-нибудь в укрытии, а уж за ночь вдоволь нагуляется — везде побывает в поисках пищи. Горностай и хорек больше прогуливаются по лесной чащобе, обшаривают пни, проверяют всякую ямочку. На больших полянах, где были посевы, — частые следы мышей. Как тонкие бисерные строчки, они украшают зимние страницы полей. Возле брошенной соломы наброды сорок и белых куропаток. Лисица прошла по ним, обнюхала все, покопалась в двух местах и через бурьян направилась в небольшой с густым тальником лог.

— «Не залегла ли она где-нибудь тут?» — подумал я и осторожно стал спускаться, зорко вглядываясь в каждый кустик, в каждый бугорок снега.

Но из лога след вывел меня на пригорок, к одиноко стоящему кусту. Недавний буран за кустом выстрогал причудливый гребешок, все было ясно видно и, не предполагая никаких неожиданностей, я закинул ружье за плечо. Я еще не дошел десятка метров до куста, как из-под Надыма вырвался крупный заяц и быстро покатился на бугор. Если бы не черные кисточки на концах его длинных ушей да не грязноватые ступни лап, его трудно было бы увидеть на снегу — так бела была его зимняя шубка. Быстро схваченное ружье пришлось снова забросить на плечо: заяц был уже вне выстрела.

Поднявшись на бугор, я остановился в раздумье: за кем итти? Лисий след шел прямо и уводил меня все дальше в сторону Большого лога. Я еще не видел лисицы и неизвестно, увижу ли. Между тем, надвигается ночь и не пора ли подумать о ночлеге? Заяц же пошел влево, к тем местам, где по моим предположениям должны быть избушки. Не лучше ли иметь в руках ушкана, чем золотохвостую лису в Большом логу?

Город, весь окутанный дымовой завесой, остался далеко позади. Опускаясь к горизонту, солнце помутнело, а мороз, казалось, начинал усиливаться к ночи. Нужно было решать — куда итти? Ведь ушкан пока тоже еще не в руках, а уж поводить-то он поводит!

Поле передо мной было изрезано массой оврагов, низин, поросших кустарником, в березовых колках попадались крупные деревья, и глаз невольно останавливался на «подсадистых», плакучих березах, на которых нехватало только моих чучел да косачей.

Вопреки благоразумию я пошел по следам лисицы. Мне казалось, что она достаточно отошла уже от города и где-нибудь совсем недалеко отдыхает в тишине и покое. Я без оглядки мчался по ее следам, нырял в овраги, прочесывал кустарники, пересекал чистые поля и так же неожиданно, как на зайца, налетел на лису при выходе из кустов. Она применила все свои лисьи хитрости, чтобы обмануть меня, но мой выстрел прогремел не зря: она сбавила шаг и я заметил, что задняя правая нога волочится по снегу. Я стал нажимать. Часто на снегу я видел красные бусинки застывшей крови. Если бы снег был поуброднее, я скорее умаял бы красавицу, но она выбирала твердые места и шла довольно далеко впереди.

Теперь все дело было в моих ногах, выносливости и смекалке. Я обходил лису по крутояру, мчался под уклон так, что в ушах свистел ветер, и только боялся одного, чтобы не налететь на невидимый пенек и не сломать лыжи. Я гнался долго, а лиса все шла впереди, вне выстрела, как бы дразнила меня. Спускаясь под уклон, я приближался к ней, но она меняла направление, взбиралась на пригорок, и я отставал.

В последний раз я увидел лисицу на кромке Большого лога. В горячей погоне я как-то забыл о нем и сейчас даже испугался.

— «Уйдет»… — мелькнула мысль.

Лог был сумрачный и страшный, он, как живой, раскрыл свои мохнатые объятья, чтобы принять и укрыть покалеченного мной зверя. Я еще попытался отрезать лису от лога, но безуспешно — она, словно пушистый колобок, скатилась на дно и исчезла в густых зарослях.

Разгоряченный, с мокрой спиной и мокрой головой, я задержал лыжи и только сейчас пришел в себя. Солнца уже не было, и землю кутала синева приближающейся ночи. Я взглянул в ту сторону, где должны быть избушки, и ничего, кроме заснеженных полей да разбросанных в беспорядке березовых колков, не увидел.

Я закинул ружье за плечи и пошел тем размеренным шагом, который не дает остынуть и при котором нельзя излишне согреться. Предстояла долгая зимняя ночь, а какая она будет, я не знал. Вечерняя синева быстро исчезла и весь мир, окружавший меня, заливала густая темнота. Невольная дрожь пробегала по спине: в такой темноте трудно было рассчитывать найти избушки и как бы после долгих блужданий по лесу мне не пришлось итти к городу, который теперь казался таким далеким-далеким.

Я шел ощупью, избегая спускаться в овраги и тем удлиняя свой путь. Мороз крепчал, на небе появились звезды и стало как будто немного светлее. Теперь лыжи мои не шумели, как днем, а звонко пели, и на плечи с каждым часом наваливалась усталость; ружье казалось не в меру тяжелым, одежда связывала движения.

Поровнявшись с каким-нибудь березовым колком, я долго и пристально вглядывался в него, перебирал в памяти свои осенние походы и силился припомнить какую-нибудь кривую березу, которая должна же сохраниться в памяти. Нет, память отказывалась, память ничего не могла восстановить и уже не боязнь, а страх перед долгой зимней ночью начинал сжимать мое сердце.

Я шел уже более часа и не мог решить — верно ли взял направление, хотя звезды усыпали все небо и без труда различались овраги и возвышенности. Иногда казалось, что вот обойду этот лесок и начнется спуск в долину, а там, под крутой горкой, над ручьем стоят три избушки. В самой крайней к ручью живет дедушка Аким Иванович. Сейчас, вероятно, он сидит у печи, глядит на жарко пылающие сухие дрова, а рядом с ним — серый большой кот; он тоже щурится на огонь и тихонько мурлычит, развлекая не то своего хозяина, не то самого себя…

Видения мои исчезают быстро, не возбуждая во мне уверенности, что я скоро окажусь в тепле. Неожиданно впереди, на снегу, зашаталась длинная-длинная тень. Я оглянулся — из-за леса поднималась большая, ясная луна и от ее холодного света у меня на сердце стало теплее. Теперь-то я расшифрую всю округу, и желанные избушки никуда от меня не скроются, я закурил и быстрее зашагал.

В одном месте, спускаясь с крутояра, я разглядел среди берез три крупных сосны. Они ярко выделялись своими густыми кронами и, раз увидев, их нельзя было забыть. Осенью я отдыхал под ними и назвал их «три сестры». В самом деле, среди березняка они были одиноки, и это название родилось как-то само собой. Может быть, когда-то здесь был большой сосновый лес, но сейчас они одиноки. Я четко, до мельчайших подробностей, вспомнил свой отдых под ними и тот путь, каким я шел к полевому стану. Я облегченно вздохнул и, теперь уже без всяких сомнений, направил лыжи к избушкам.