Авессалом Подводный - Проба пера

Любимая в саду лакомится малиной.
О, ненавистные колючки!
А на очереди — крыжовник.

Любовь пришла как зима —
чистая, свежая, игольчатая.
И так же вдруг и навечно.

Скажи, зачем тебе мое сердце?
Неужели совсем не нужно?

Спроси меня: «Откуда ты пришла?» — я не отвечу.
А может быть, я сам нашел тебя? Возможно.
Не помню той поры, совсем не помню.

Любимая ушла, меня оставив
наедине с собой — но я живу,
по крайней мере, существую как-то.

Пишу в твое отсутствие стихи,
ревную несколько к твоим занятьям,
жду встречи, как любовник молодой,
отягощенный опытом однако.

Хотел бы во всем походить на тебя —
ходить твоими шагами, носить твои волосы,
улыбаться твоими губами и хлопать ресницами.

Счастье пришло,
посмотрело умными глазами,
стряхнуло снег с волос,
протянуло губы для поцелуя.

В твое отсутствие пишу стихи,
которые при встрече прочитаю,
дрожа от счастья, — или позабуду.

Главный признак любви — безразличие
ко всему остальному, кроме ее предмета,
в том числе, к себе самому —
если еще осталось, о чем говорить.

… и опять со мной твое имя, и ты меня
обнимаешь за плечи и шепчешь что-то,
предназначенное одному только мне,
в тайне от целого мира и всех на свете.

Ты помнишь обо мне — и это чудо,
и окликаешь так, что я не верю
своему счастью, присланному Богом
за не понятно что, неведомо, откуда,
и вот теперь мои уста немеют
и мысли остаются за порогом.

Я знаю — ты придешь, и в сердце ниоткуда
рождается печаль, и радость, и полет,
является душа, танцует и поет,
сверкает и блестит, как чистая посуда.

Как тебя я ни жду, никогда не приходишь ты вовремя
и душа твоя мечется между тобою и мной,
и никак не забраться нам в домик под крышей соломенной
что обещан давно неспокойною нашей судьбой.

В каждодневные с тобой разговоры
ни частички не допущено вздора;
и молчим мы всерьез и внимательно
по вопросам, для нас занимательным.

Любимый затмил собою солнце.
Почему же, когда он ушел,
я оказалась в кромешной тьме?

Любимая пришла —
босоногая после дождя.
Это ли не счастье?

Милый при встрече
смутился и покраснел.
Значит, все-таки любит?

Онемев от счастья,
напрасно ищу нужные слова.

Любимая ушла, аккуратно закрыв дверь за собой.
Так за соловьем захлопывается золоченная клетка.
А демон Раху в очередной раз сожрал луну.

Главный признак любви — это способность
не уставая, смотреть на любимый профиль,
таять от жестов, внимать словам
сказанным в воздух, ловить подробность
губ и щек, пьющих утренний кофе,
гладить нежные стопы, как лесная трава.

Просторы родины моей заснеженные
лежат, ветрами Севера умытые.
Под серым небом акварелью нежною
беспомощно и тихо спит она.

Зимние пейзажи акварельны,
а особенно — утром морозным,
заснеженным, заиндевелым,
когда солнце из белой постели
встает над синим сугробом,
отразившим сибирское небо.

Нынче солнцеворот,
Солнце вошло в Козерога,
но зима в самом начале
и грозит, не уйдет
снега кладет до порога,
вьюгой ели качая.

Красноярск стоит на Енисее,
что известно лишь сибирякам;
взгляд из-за Урала на восток рассеян,
а Амур и Лена вовсе «где-то там…»

Зимний вечер приходит на мягких лапах,
маскируясь спиралями снегопада.
В слабом ветре слышен еловый запах
Нового Года, и ничего не надо.

В декабре небо светает долго,
солнце встает с видимой неохотой,
освещая сосны в снежных иголках —
голубые сны своего чертога.

Нежно-розовый отблеск зимнего солнца
на снегу замерзшего моря. Синий ельник
виден на горизонте, где дальний берег
сливается с небом и населен японцем.

Зимой лучше не думать о смысле жизни,
по крайней мере, своей — а чужой и подавно,
поскольку все основное занесено снегом,
и совесть храпит, как медведь в берлоге.

Зимний солнцеворот
не за большими горами.
Ночи у года берут свое
повесив луну на знамя.
Звезды светят на небосклоне,
как глаза Богоматери на иконе.

В области дальних воспоминаний осталось лето,
Господь как обычно медлит с Своим ответом
на вопросы о смысле жизни, а также смерти.
Только солнце, хоть и не греет, но все же светит.

Солнце едва покажет лицо на холод
и скорее за горизонт, лучась приятно.
Так столичная дива посещает северный город,
песню поет в концерте и скорее спешит обратно.

Зима откуда-то знает про Новый Год.
Деревья покрыты инеем с веток до ног.
Белый пар идет изо рта у живых существ.
До весенней капели не ждешь никаких чудес.

Ночью температура падает до самого Кельвина.
Ветер улегся в берлоге, стужей ему постеленной.
Овраг завалило снегом, и поминай как звали.
Звери, наверное, рыщут, но радуются едва ли.

Пишу стихи о Сибири,
изнемогая от счастья;
дышу ветром ее пространства,
качающим кедры и ели.

Иней лежит на стеклах,
не пропуская солнца
внутрь, а мой взор — наружу,
зимнего света кружево.

Из разных оттенков света сотканные сугробы.
Голубые и синие тени, в них заблудиться чтобы.
Снега упало столько, что можно не экономить:
с собою не унести, и, видимо, не запомнить.

Снег на полях и ветвях; вот и закончилась осень.
Солнце никак не хочет выбраться из-за сосен,
греет не от души, а скорее для виду,
и до самой весны крепко хранит обиду.

Маленькие городки среди бескрайней тайги,
холмы, переходящие в горы и покрытые снегом
и той же тайгой; изобилье пурги,
зимних шапок и лиц, не избалованных смехом,
длинных шуб из животных, насильно делившихся мехом,
и прохожих, идущих по жизни зиме вопреки.