Хансйорг Кюстер - История леса. Взгляд из Германии

Различные сферы лесопользования, несмотря на все установления, не были четко отделены друг от друга. Так что там, где прошла сплошная рубка, появлялись угольщики или крестьяне и вырубали растущие молодые деревца. Крестьяне также подбирали весь опад, все остатки, вырезали дерн, скармливали свиньям рассыпавшиеся желуди и буковые орешки. И как бы мог в таких условиях подняться молодой лес?

В XVIII столетии на значительной части Европы густых лесов уже не было. Где-то они исчезли чуть раньше, а где-то несколько позже, но общая степень лесистости дошла до минимума. В течение нескольких веков люди занимались колонизацией земель, организацией городов и других стабильных структур, обеспечивающих процветание ремесла и торговли. В результате большая часть лесов была уничтожена, лесные почвы истощены и обеднены, значительные площади заняли различные формы лугов, пустошей и пустырей: на северо-западе Европы и во многих горных регионах на них росли карликовые кустарники, а в теплых регионах на известковых почвах сложились остепненные участки с можжевельником. Активно шли карстовые процессы, почвенная эрозия, ветер приносил в безлесные земли песок, образуя обширные наносы. Даже дюны, которые в течение тысяч лет после окончания ледникового периода удерживались на месте корнями сосен и других растений, снова пришли в движение. Странствующие дюны погребали под собой поля, подворья и даже целые деревни. Привычной формой дикой природы (Wildnis) вместо леса стала пустошь (Heide). Причиной ее возникновения послужили сами люди, хотя они этого и не знали. Одиночество, которым грозила пустошь, вызывало у людей страх, ходить через безлюдную, пустынную глушь боялся не только «Мальчик с пустоши» из баллады Фридриха Хеббеля [86] В мини-балладе Кристиана Фридриха Хеббеля (1813–1863) «Vom Heideknaben» («О мальчике с пустоши») хозяин отправляет мальчика-подмастерье в соседнюю деревню, за пустошью. Мальчик очень боится, накануне ему приснилось, что на пустоши, под ивой, его убьют. «Hinaus aus der Stadt! / Und da dehnt sie sich, / Die Heide, nebelnd, gespenstiglich / Die Winde darüber sausend… /… Und alles so still, und alles so stumm, / Man sieht sich umsonst nach Lebendigem um…» «…Вон из города! И вот перед ним пустошь, туманная, призрачная, над ней дуют ветры… вокруг все тихо, вокруг все немо. Куда ни оглянись, ни одной живой души…» В 1853 году Роберт Шуман положил балладу на музыку (Ор. 122. № 1. «Баллада о мальчике с пустоши»). Произведение остается популярным, исполняется на концертах, а также ставится как театральное действо. – Примеч. пер. . Но вызывала она и иные чувства, например, какие сумел выразить Фридрих Гёльдерлин в стихотворении «Написанное на пустоши» [87] Фридрих Гёльдерлин (1770–1843), «Auf einer Heide geschrieben» («Написанное на пустоши»): …О! Schöne, selige Stunde! Wie getrennte Geliebte nach langentbehrter Umarmung In die Arme sich stürzen, so eilt ich herauf auf die Heide, Mir ein Fest zu bereiten auf meiner einsamen Heide… (О! Дивный благословенный час! Как истосковавшиеся влюбленные после долгой разлуки Падают в объятия друг друга, так спешу я к тебе, о пустынь, Готовлю себе торжество в моей одинокой глуши…). и далее: …Und ich habe sie wieder gefunden, die stille Freuden Alle wieder gefunden, und meine schattigten Eichen Stehn noch eben so königlich da, umdämmern die Heide Noch in alten stattlichen Reihn, die schattigten Eichen. Jedesmal wandelt an meinen tausendjährigen Eichen Mit entblößtem Haupt der Jäger vorüber, dann also Heischet die ländliche Sage; denn unter den stattlichen Reihen Schlummern schon lange gefallene Helden der eisernen Vorzeit. …И я вновь обретаю покой и радость, Весь мир обретаю я вновь, и тенистые дубы В их царственном величии наполняют пустыню сумраком. Охотник, как и прежде, обнажает главу под тысячелетними дубами, Прислушиваясь к давнему преданию, ведь под их сенью Покоятся вечным сном павшие герои древности. – Примеч. пер. . Поэт трепетно ожидает свидания с одинокой пустынью, здесь его ждет встреча с тысячелетними дубами, вблизи которых он чувствует свою причастность к истории. Пейзажи с одинокими развесистыми дубами писал и Каспар Давид Фридрих [88] Каспар Давид Фридрих (1774–1840) – немецкий живописец, рисовальщик, гравер. Был близок к Рунге и кружку романтиков (Л. Тик, Новалис, Г. Ф. Клейст). Широко известен в России, чему способствовала, в частности, его дружба с В. А. Жуковским. – Примеч. пер . ; с тех пор их стали считать не только особенно живописными, но более того – воплощением традиции и самой природы, тем, что нуждалось и нуждается в защите. Многочисленные пастбищные дубы и буки остаются и сегодня памятниками природы, то есть находятся под специальной охраной.

Особенно ярко иллюстрируют вышесказанное выдержки из труда графа де Бюффона [89] Жорж-Луи Леклерк Бюффон, граф (1707–1788) – французский натуралист. В переводах на русский: «Всеобщая и частная история естественная графа де Бюффона» (в 10 ч., Санкт-Петербург, 1789–1808); «Бюффон для юношества, или сокращенная история трех царств природы», соч. Петра Бланшарда (в 5 ч., М., 1814). – Примеч. пер. «Естественная история», написанного в 1764–1765 годах и переведенного на немецкий язык Георгом Форстером [90] Иоганн Георг Адам Форстер (1754–1794) – немецкий просветитель, публицист, писатель, путешественник, ученый-естествоиспытатель, этнограф, общественно-политический деятель. Сын Иоганна Форстера, географа и ботаника. Участник одной из экспедиций Дж. Кука (1772–1775). – Примеч. пер . (в квадратных скобках – комментарий):

…[человек] понуждает живые творения к порядку, подчинению и согласию; он улучшает и украшает природу: обрабатывает, совершенствует ее, делает ее изысканнее. Он удаляет тернии и волчцы [91] Библейское словосочетание «тернии и волчцы» обозначает колючие растения. – Примеч. пер. [на землях, подвергаемых перевыпасу], высаживает виноград и розы [в садах]. Там лежит пустынная земля, печальная, где никогда не жили люди, где горные вершины затянуты густыми черными лесами. Деревья, потерявшие кору, лишенные вершин, скрюченные, ветхие или потрескавшиеся от старости [все эти формы роста деревьев – следствие чрезмерного пользования!], а другие, число которых еще более, простершись у наших ног, чтобы разложиться на куче уже прогнившего дерева, душат и хоронят под собой готовые взойти всходы. Природа, которая в иных местах девственно блистает, здесь кажется отжившей; Земля, отягощенная руинами того, что сама и произвела, несет здесь на себе не цветущую зелень, а груды отходов и отжившие свой век деревья, отягощенные паразитическими растениями, мхами и губками, нечистыми плодами гниения. Во всех низинах стоят здесь мертвые воды, и нет у них ни стока, ни течения; илистая почва не твердая и не жидкая и потому недоступная, непригодна ни для обитателей суши, ни для обитателей вод. Болота, затянутые водными травами с тошнотворным запахом, питают лишь ядовитых насекомых и служат прибежищем нечистых тварей. Между болотами и отжившими лесами, на холмах, лежит земля пустошей и жалких пустырей, ничем не напоминающая наши луга. Сорные травы [то есть те, которые не поедались скотом], растут там поверх трав добрых, удушая их. Это не та изысканная зелень, которую можно назвать пеной земной, не те цветущие долины, которые издали являют взору свои прекрасные богатства; это дурные растения, жесткие, колючие, цепляющиеся друг за друга травы, которые, кажется, не держатся корнями в почве, а, цепко переплетаясь, все больше высыхая, теснят друг друга, образуя грубое одеяло толщиной в несколько башмаков. Ни улицы, ни селения, ни даже следа разумного существа не увидеть в этой пустыне. Если человек захочет пройти по ней, ему придется следовать тропами диких зверей и быть все время настороже, чтобы не стать их добычей. Их рычание пугает его. Ужас пробегает по спине, даже если эти пустынные долины молчат. Невольно оглядывается он вокруг и произносит: природа отвратительна, она испускает последний вздох. Я, только я один, могу одарить ее жизнью и прелестью.