Вожди и заговорщики

Внеправильном лечении покойных признались кремлевские врачи Д. Плетнев (он был еще в 1937 году скомпрометирован об-

винениями в насилии на сексуальной почве) и П. Левин, тесно связанный с Ягодой. Наиболее конкретно было разработано дело Горького. Но его смерть не открывала оппозиции дорогу к власти, зато могла быть выгодна Сталину - инакомыслящий писатель робко выступал против репрессий. Однако Сталин легко изолировал писателя, который к тому же тяжело болел. Существующие сегодня материалы не доказывают насильственного характера смерти Горького. Виспользовании ядов кремлевскими вождями нет и ничего невероятного. Но тогда непонятно, зачем нужны были абсурдные схемы с неправильным лечением, когда Ягода мог просто признаться в отравлении Горького и Пешкова.

Более понятно включение в список Менжинского (его подсиживал Ягода) и даже Куйбышева (все-таки государственный деятель). Старик Горький не мог мешать Сталину, жалуясь при случае иностранным писателям. Но пока он не делал этого. События 1936- 1938 годов показывают, что мнение западных литераторов было для Сталина не столь уж важным, когда речь шла о борьбе за власть. Смерть Горького никому не была нужна, но о ней еще хоть как-то можно было говорить как о политическом убийстве. Но его сын Максим Пешков - он-то кому понадобился?

Интересно, что Ягода имел личные счеты с сыном Горького, ухаживая за его женой 33. Писатель мог об этом знать и жаловаться Сталину. Если Ягода воспользовался служебным положением, убрав соперника или его отца, это было тяжкое преступление. Его можно было использовать, чтобы добиться от Ягоды политических признаний - не столь низменных мотивов реального преступления.

Процесс стал важным агитационным мероприятием. На обвиняемых «списали» все провалы первой пятилетки, массовые крестьянские («кулацкие») восстания, сбои снабжения. Если прежние обвиняемые-«спецы» просто не обладали властью, чтобы организовать такие бедствия, то предсовнаркома Рыков, нарком внутренних дел Ягода и другие руководители, сидевшие на скамье подсудимых, а также «заочно» обвиняемые Енукидзе и Шеболдаев вполне могли творить подобные злодейства. Если бы действительно были бы контрреволюционерами и шпионами.

Мобилизация партийных и беспартийных масс на кампании в поддержку террора позволила также «выпустить пар» недовольства низким уровнем жизни, тяжелыми условиями труда и т. д.

Вто же время обвиняемые сознательно абсурдизировали свои преступления, чтобы затем облегчить реабилитацию, если удаст-

с‹-

ся дожить до послесталинских времен. Так, количество «украденных» для Троцкого средств было несопоставимо с реальными финансовыми возможностями изгнанника, что было легко доказать.

Поражало и количество разведок, на которые работали обвиняемые, причем практически со времени гражданской войны. Особенно выделялась шпионская деятельность в пользу Германии. Хотя в 2 0-е годы Германия вовсе не была фашистской и СССР активно сотрудничал с ней, в том числе и по военной линии, что вскрылось на процессе.

Процессы дискредитировали Сталина в лице леворадикальной интеллигенции, но придали ему новый имидж оплота порядка в Европе. «Саморазоблачение» революционеров на процессах знаменовало окончательный финал революции. Выбор сделан, из всех альтернатив, разбуженных революцией, возобладала одна, единственно оставшаяся. Но нужно было как-то закрепить этот успех и внутри страны, перейти от разрушительного террора к новому порядку, ради которого и осуществлялся террор.

Финал и итоги

Террор привел к дезорганизации партийной системы управления страной. НКВД господствовал над партийно-государственной структурой. Из арестованных партийных и военных деятелей выбивались показания, которые можно было огласить на новом процессе. «Однако в этот момент что-то произошло»,- пишет Р. Конквест 34. Этим «что-то» могло быть скорее всего решение о прекращении дальнейшего раскручивания маховика террора, который угрожал уже ближайшим сподвижникам Сталина и новому поколению партийных руководителей, выдвинувшемуся в ходе чистки. Задачи, поставленные перед «большим террором», были выполнены, и 28-29 июля 1938 года был осуществлен массовый расстрел ранее арестованных бывших партийных и государственных лидеров. Это уничтожение без суда было началом конца террора.

22 августа первым заместителем Ежова был назначен член ЦК, друг Сталина Л. Берия. Ежов быстро понял, что его время уходит. 5 сентября 1938 года был арестован следователь Ушаков, добившийся показаний от комсостава в 1937 году. Его избили, после чего он стал жаловаться, косвенно апеллируя к Ежову: «Не расставаясь мысленно и сердцем с Николаем Ивановичем, я заявил, ссыла-

ясь на его же указания, что бить надо тоже умеючи, на что Яро-лянц цинично ответил: «Это тебе не Москва, мы тебя убьем, если не дашь показания» 35. Ушаков быстро дал показания о злоупотреблениях Ежова. 15 ноября было запрещено рассмотрение дел «тройками». 17 ноября вышло постановление СНКи ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»: «Массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937-1938 годах, при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры». «Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительской работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для производства массовых арестов». Глубоко укоренился «упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными», нередко «показания арестованного записываются следователями в виде заметок, а затем, спустя продолжительное вре-мяБ составляется общий протокол, причем совершенно не выполняется требованиеБ о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не признается в совершенных им преступлениях» 36. Постановление запрещало массовые операции по арестам и выселению, а сами аресты предписывалось осуществлять в соответствии с Конституцией страны только по постановлению суда или с санкции прокурора. 25 ноября от должности наркома внутренних дел был освобожден Ежов. В 1940 году его расстреляют. «Большая чистка» закончилась так же, как и началась, по приказу из Москвы.