Вожди и заговорщики

и влиятельных ведомств, способных заявлять и отстаивать свои интересы. Значительное место среди этих интересов занимали претензии работников наркомата на относительную самостоятельность, их стремление обезопасить себя от натиска партийно-государственных контролеров и карательных органов» 126, - пишет О. Хлевнюк. Так же он характеризует и главу Наркомтяжпрома: «Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали ее ярко выраженный ведомственный характер. Переведенный на очередной пост, он существенно менял свои позиции, подчиняясь новым ведомственным интересам» 127.

Но стремление к ведомственной автономии - это тоже позиция. Именно из нее вытекало поведение, которое, схематизируя, можно представить как «умеренность». Вдействительности соратники не заставляли Сталина принимать нужные им решения, а уговаривали его. Сталин мог отправить любого из них «на другую работу», но не мог не советоваться. Ведомственно-клановые интересы способствовали при прочих равных покровительственному отношению к подчиненным, среди которых было немало бывших оппозиционеров. Сталин же, как гарант целостности системы и неумолимого продвижения по пути коммунистических преобразований, должен был «выкорчевывать» эти человеческие отношения между «винтиками» государственной машины. Тем более, что «винтики» были «заражены» жизнелюбием, которому способствовало укрепление позиций бюрократии. «Термидорианское перерождение» партии, о котором говорил Троцкий, стало проблемой и для Сталина, особенно теперь, когда он сам перестал быть покровителем партийной бюрократии, и должен был отвечать за государство в целом, за государственный центр, которому противостоит эгоистичная бюрократия. После разгрома общества именно она стала источником сопротивления человеческого начала государственной идее и социально-экономической марксистской схеме.

Ведомственная переменчивость, о которой пишет О. В. Хлев-нюк, носила социально-экономический характер, но сама защита людей от центра была непосредственно связана с отношением к репрессиям, с устойчивой «умеренностью» по этому вопросу. Так, заместитель Генпрокурора СССР А. Вышинский, выступая на очередном процессе «вредителей» (новая волна таких репрессий прокатилась в 1933 году), призвал к развертыванию дальнейших

репрессий в Наркоматах тяжелой промышленности и земледелия, которыми руководили С. Орджоникидзе и Я. Яковлев. Наркомы воспротивились этому, показав, что «вредители» на самом деле не так уж и виноваты, а может быть вовсе не виноваты. Они руководствовались деловыми соображениями. Всентябре 1933 года Сталин писал: «Поведение Серго (и Яковлева) в истории о «комплектности продукции» нельзя назвать иначе, как антипартийнымБ Яна-писал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии» 128. Теперь признаком антипартийности и реакционности стало противостояние репрессиям, проводимым даже в агитационных целях.

Партийцев рангом пониже за антипартийное и тем более реакционное поведение немедленно арестовали бы и исключили из партии. Но кем заменить старого друга Орджоникидзе и верного, хотя и способного ошибаться Кагановича? В том же письме Мо-лотову Сталин жалуется, что нельзя долго оставлять на хозяйстве Куйбышева - он может запить. Нужно срочно готовить смену - послушных, исполнительных руководителей, способных вести дела по разработанной Сталиным стратегической линии.

На волне «большого скачка» мощь ведомственных и территориальных кланов росла. О. В. Хлевнюк пишет об этом: «Могущественные советские ведомства, возглавляемые влиятельными руководителями, были не просто проводниками «генеральной линии». Приобретая немалую самостоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику «скачка»: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивал свои корпоративные права» 129.

Сталин стремился к монолитности правящего класса - без фракций, территориальных и ведомственных кланов. Однако с неуклонностью социального закона из партийных кадров снова складывались кланы и группы, что вело к распаду сверхцентрализованной системы. Чем дальше удавалось продвинуть страну по пути превращения в единую фабрику, тем выше становился предел прочности новой системы. Но на том же пути росла масса бюрок-

ратии и ее власть, ее чисто человеческое стремление к самостоятельности.

Эта проблема лишь обострилась по мере разочарования в итогах «большого скачка». На фоне славословий об успехах пятилетки каждый из лидеров знал о провалах в своей и сопредельных областях и сферах. Это заставляло бояться ответственности и подозревать Сталина в обмане. Настроения недовольства в партии подогревались старыми товарищами и сотрудниками из оппозиционных кругов, среди которых Рютин и Смирнов находились по краям широкого спектра. Вшепотках за спиной Сталина звучали призывы к его смещению. Группа надежных сторонников в ЦКсужалась. Борьба с трещинами в системе, за превращение людей в детали механизма была борьбой не на жизнь, а на смерть.

За кулисами съезда

Со второй половины 1933 года сталинское руководство решило, что пора ослабить натиск «социалистической реконструкции». Были ограничены репрессии против крестьянства, часть осужденных в процессе коллективизации освобождались, с них снималась судимость. Этот сталинский «неонэп» преследовал цель не только упорядочить образовавшийся в результате «большого скачка» социальный «бурелом», но и затянуть трещины в партии - привлечь к работе кадры, негодные в период «штурма», но достаточно компетентные, чтобы обеспечивать наладку крупно сконструированной машины и ликвидировать разрушительное последствие ее создания.

Возросло влияние Бухарина в Наркомтяжпроме, а в 1934 году, после XVII съезда партии, он хоть и был переведен из членов в кандидаты в члены ЦК, но назначен редактором второй по значению газеты СССР - «Известия». Это был сигнал всем, кто после бедствий первой пятилетки стал внимательнее относиться к предупреждениям Бухарина: политика будет проводиться с корректировкой вправо. Официально это отрицалось. На Бухарина события первой пятилетки могли произвести не только отрицательное впечатление. Ведь Сталин значительно приблизил их общую цель, о которой Бухарин писал в самый разгар НЭПа: «Сам рынок рано или поздно отомрет, ибо все заменится государственно-кооперативным распределением производимых продуктов» 567. Как марксист, Бухарин не был рыночным социалистом. Но он полагал, что переход к государственно-кооперативной системе распределения позволит создать более демократический строй, чем капитализм. Готовность Сталина делать шаги в сторону либерализации режима определяла отношение к его политике со стороны как Бухарина, так и близкой к нему по взглядам части большевистской элиты.