Денисенко И.В. - Степь

Мне не дали предаться воспоминаниям. Фьють! – пропела стрела, я чуть отклонил голову вправо. Фьють! Бдынь! Вторую стрелу я отбил ребром ладони левой руки, поскольку летела она мне точнехонько в грудь, и пришпорил коня. Кобылка недоуменно фыркнула и рванула вперед. Наплевав на стрелков, засевших в камышах, я поскакал за холм, возвышающийся впереди. Стрелы запели мне вслед. Так и есть! Вот они! Два стреноженных коня мирно паслись за курганом. Спрятать среди камышей на берегу узкой речушки их было негде, и степные разбойники отвели их туда. Хотя какие к чертям собачьим разбойники? Просто два обычных кочевника решили воспользоваться легкой добычей. Прав Назир, кочевники в каждом чужеземце видят дичь. Ну, ну… Интересно, давно они меня заметили? Засаду успели устроить? Наказать их что ли?

Соскочив с Матильды, я поймал чужих коней, быстро обрезал постромки, и, связав уздечки лошадей, приторочил к седлу.

- Но! Пошла родимая! – ударил я пятками в бока Матильду. Лошадь вздохнула и начала набирать ход, как паровоз, тащивший за собой два вагона.

- Эй! Эгей!

Мимо просвистели стрелы и какие-то страшные проклятия, судя по интонации, на меня здорово обиделись.

***

Касым с усмешкой смотрел на следопыта, ползающего на четвереньках по земле. Что можно увидеть в том месте, где прошел табун? Земля избита копытами, и след накладывается на след. Но следопыт упорно ползал, то присаживался на землю и тогда из прорех на штанах выглядывали его голые колени, то привставал на цыпочки и озирался выискивая взглядом что-то невидимое. Потом он спустился к реке Кара-су черным зеркалом, блестящей под ярким солнцем. Глубокая но узкая река, как бы созданная из маленьких озер, украшенных белыми лилиями и желтыми кувшинками, соединенных узкими протоками, походила на ожерелье Умай, богини земли и матери человечества. Рыжебородый скинул стеганный ватный халат, обильно пропитанный потом и пылью, кинул суму с куском кулана. Сбросил стоптанные сапоги, и прямо в дырявых штанах полез в реку. Но сделав всего пару шагов по илистому дну, внезапно нырнул. Практически беззвучно ушел под воду, чтобы через долгие мгновения вынырнуть уже у другого берега. Касым с открытым ртом провожал его взглядом. Вот уж не думал, что Газарчи плавает как водная крыса. Меж тем, следопыт, выскочив из воды, резко отряхнулся всем телом, так что брызги полетели в разные стороны, и стал тут же карабкаться на берег, разводя руками густые поросли высокого камыша. На том берегу, Газарчи опять стал на четвереньки, поднял с земли какую-то травинку, задумчиво пожевал, и уверенно прошелся вдоль берега шагов на сто. Наклонился и поднял там что-то, и тут же пошел назад, весело улыбаясь и насвистывая что-то себе под нос. Загорелое мокрое тело переливалось на солнце рельефными мышцами, без единого намека на подкожный жир. Сразу видно – нищий, усмехнулся Жуматай, показывая взглядом Касыму, уважаемые люди худыми не бывают. А нищий следопыт внезапно пришел в хорошее расположение духа, и назад переплывать не торопился. Он сорвал пучки осоки, которая росла на берегу между камышами, и зайдя в воду, стал тереться этой жесткой травой, которую только кони есть и могут, коровы ей губы режут.

Солнце перевалило за полдень, и степь дышала жарой, трещала мириадами кузнечиков, заливалась пением птиц. Где-то высоко над головой в ясном небе запел жаворонок. Соблазненный прохладой реки, Жуматай спустился к реке и, зачерпывая ладонями воду, попил, символически омыл лицо и, прищурив глаз, посмотрел на бултыхающегося как утка в воде следопыта.

- Эй! Жусуп (бедный)! Кончай воду мутить, вылезай! Байрам-ата ждет.

Но рыжебородый, его словно и не слышал, он только оскалился в ответ, и, прекратив мыться, поплыл против едва заметного течения вдоль берега. Туда, где росли белоснежные лилии. Вырвал несколько штук и уже с этим пучком вернулся на свой берег.

С неудовольствием взглянул на ветхий и грязный халат, он все-таки одел его на мокрое тело, а пучок лилий свернул и сунул в тощую суму после того, как вынул из неё кусок вареного мяса и выкинул его в реку. Касым насмешливо фыркнул:

- Совсем с головой не дружишь? Траву кушать собрался?

После этих слов он засмеялся, а вместе с ним засмеялся и Жуматай. Странный это следопыт, сразу видно, что в проклятой земле побывал. Оттуда обычно не возвращаются, а если и возвращаются то пустыми совсем, потерявшими дар Тенгри «сагыш», ни слова сказать не могут, а рот не закрывают. Так у них слюни и текут целыми днями. Глазами смотрят, а не видят ничего, ногами ходят, не зная куда. Говорят, они побывали во владениях Эрлика, и там духи умерших – камы, лишают их разума. Обижать таких людей грех, их уже боги обидели. И если потерянному повезет и его найдут люди, то обязательно такого приютят. Правда, не долго, до смены лун. Дольше проклятые не живут. Шаманы говорят, что это Эрлик приходит за беглецами. А Газарчи видимо, не всего себя потерял. И хоть про себя ничего не помнит, и говорит редко, молчун, но степь любит, помнит её всей душой, знает как родную мать. Хоть чем-то полезен, может быть, и то хорошо, лишний рот никому не нужен.

Газарчи, одевшись, вскочил на лошадь, пасшуюся неподалеку, и собрался в обратный путь. Он уже точно знал, что часть пастухов, охранявших табун, убили своих подельников, сымитировали нападение Аблая и свою смерть, а табун угнали продать, и угнали далеко.

***

Поистине, одна глупость порождает другую, и так цепочкой. И чтобы вырваться из порочного круга, нужно сесть под каким-нибудь фикусом, и прикинутся Буддой. Хотя, Будда уже давно ушел в нирвану, мир его праху. А я вместо того, чтобы приобщаться к учению, сидеть и ничего не делать, украл коней и теперь решал дилемму, отпустить их глупо, а продать некому. Ведь ближайшее стойбище, скорее всего, окажется их вотчиной, где коней опознают. И тогда меня там попытаются убить. Хотя вероятность того, что меня везде попытаются убить стремится к стопроцентной. Добрые люди кочевники, но чужеземец – это лишняя лошадь ( теперь три лошади), кое-какие вещи с трупа, которые могут пригодиться, и наконец, сам чужеземец, которого можно продать в рабство в Бухаре или Коканде. Но ради одного раба тащиться в такую даль никто не будет, так, что и стараться взять меня живым тоже не будут. Если я конечно не выйду к ним голым и с поднятыми руками, и то меня сначала пристрелят, на всякий случай, а потом поинтересуются, а не болен ли я чем? Зачем голым по степи бегаю?

И действительно зачем? Пускаться одному в дикие степи равносильно самоубийству. Но так уж сложилось. Назрела одна проблема. Вернее ряд проблем обрушилось на нас снежным комом, лавиной. И боюсь, мы выберемся из-под лавины не все, если вообще выберемся. Описывать суть проблемы сложно, но если упрощенно - некие не очень дружественные гуманоиды своими не гуманными экспериментами повредили пространственно временной континуум. Между реальностями образовалось нечто в виде черной дыры, и в результате этого возникло ряд проблем, решать которые нужно было немедленно и сразу в нескольких мирах. Кх-м… Пришлось оставить «докторшу» одну, она заверила меня, что присмотрит: И тот, кому положено найдет то, что положено. Не знаю, что она нашла в этом мачо ? Мускулистый весь такой, прыгает как заправская обезьяна по развалинам города. Там, конечно не сахар, но ситуация вполне просчитываемая, справится моя девочка, подтолкнет незаметно, как умеет. Немезидушка моя. А вот в месте прокола я оставил справляться с проблемой Афганца. Он конечно неофит, дури в нем, как во мне по молодости, но в целом мыслит правильно. Дисциплинирован, исполнителен, бывший офицер, понюхавший пороху. Разберется он с гуманоидами, по крайней мере, мне очень в это хотелось верить. Так же как хотелось верить в то, что Дервиш еще жив. Он отправился в степь месяц назад и пропал. Сукин сын! Ни слуху, ни духу. А ведь основной выброс был где-то здесь. И хоть в голове не укладывалось, как может среди степняков выжить этот рыжеволосый голубоглазый русак. Но он сказал, улыбаясь, что его примут за своего, он все разузнает, справится, и я поверил. Просто потому, что это Дервиш. Уж и не знаю, магией ли он, какой владеет? Силой ли убеждения? Но когда он говорил, что сделает это, то всегда делал. Поспорили мы с ним как-то, до хрипоты, до пены у рта, что не сможет он, и я проспорил. Дервиш стал библиотекарем при Иване Грозном, и мне пришлось отдать ему дневник Джузеппе Бальзаме. А он потом надо мной издевался. Да не Иван Грозный, а Костя …Сидел потом и хихикал, читая рецепты вечной молодости, которые я по пьянке надиктовал доверчивому итальянцу. Кто же знал, что он не только поверит, а и пустится во все тяжкие. Это я конечно лукавлю, знал кем он будет, не без этого. Просто дневник пришлось из реальности изъять. Помимо вздорных рецептов, в дневнике было точное описание событий, которые произойдут в ближайшие 20 лет, чем Джузеппе и воспользовался, пугая встречных и поперечных своими предсказаниями, и нажив на этом некоторые деньги.