Пётр Полевой - Братья-соперники

Он менее, чем кто-либо другой, ожидал, что князь Василий успеет так скоро управиться со своими хлопотами и поладить с малороссийскою старшиною. Еще не далее как в начале прошлой недели Шакловитый получил от него письмо, в котором князь просил его о разных делах и ни единым словом не упоминал, что думает вернуться к концу августа.

«Ну да благо уж у меня все готово, – подумал Шакловитый, – все налажено… Так он и сам в ловушку попадется! Запляшет небось по нашей дудке поневоле!»

В том же духе говорил он и со своими приятелями, когда они под вечер собрались у него в задних хоромах на последнее тайное совещание. Тут были налицо все те, которым были розданы наиболее важные роли в «действе» новолетия на 1 сентября: и рыжий Обросим Петров, и быстроглазый Ларион Елизарьев, и суровый Алексей Стрижов, и буйный Никита Гладкий, и Егор Романов, и еще человек десять стрелецких начальных людей, да человек пять подьячих, между которыми более других обращали на себя внимание Агап Петров да Матвей Шошин – высокие, здоровые и красивые ребята.

Весь этот люд сидел на лавках кругом стола, накрытого браною скатертью и заставленного всякою соленою снедью, оловянниками с пивом и медом и сулеями с вином. Гости сидели без чинов, наливали себе, не спрашивая хозяина, – каждому была душа мера. На одном конце стола Агап Петров, под надзором самого Федора Леонтьевича, заканчивал на столбце общий список людей из стрелецких полков, назначенных в наряд к Кремлевским воротам на время «действа»; а Матвей Шошин переписывал на отдельные столбцы списки людей по полкам для передачи их в руки начальным людям.

– Ты сколько написал стрельцов к Никольским-то воротам? – спросил Шакловитый Агапа Петрова.

– А вот погоди, Федор Леонтьевич, сочту сейчас!.. Пятнадцать… двадцать, сорок – всех восемьдесят три человека…

– Ну и полно будет! А к остальным воротам – по сту?

– Нет, к Боровицким больше ста!

– Ну ладно… Оттуда, значит, и отбавишь для Никольских.

Агап принялся отсчитывать людей поименно и распределять по полкам, делая указание Шошину, между тем как Шакловитый поднялся со своего места и подошел к другому концу стола, где беседа становилась уже шумною и пьяною.

– Федор Левонтьич! Голуба моя! – обратился к нему порядком охмелевший Никита Гладкий. – Вот тут спор у нас идет… Как порешишь ты?

– О чем же спор-то?

– А вот о чем! Вишь, этот Стриж-то говорит, что животов боярских не будет трогать, коли и побить бояр придется… А я-то говорю, что и в боярские дворы, и в лавки заглянем…

Шакловитый усмехнулся лукаво и подмигнул на Алексея Стрижова.

– Грабить никого не станем, – сказал он, – ну а если что под руку кому и подвернется – сыскивать не будем.

– Вот видишь, видишь! – набросился Никита Гладкий на Стрижова.

– Кто ж тебе мешает? Грабь, пожалуй, коли любо! – огрызнулся суровый Алексей Стрижов. – Я грабить не стану – я не затем пойду!

– Знаю я, зачем ты пойдешь! Чуть только наша возьмет, ты сейчас полезешь в Патриаршие палаты да перерубишь там все нового письма иконы да книги никоновские изорвешь…

– И порублю, и изорву – да! Это точно! – по-прежнему сурово отозвался Стрижов.

– А если там рызыщешь старую икону с двуперстным-то , так и прикарманишь ее, пожалуй?! – засмеялись кругом Стрижова товарищи.

– За это не поручусь! – отозвался Стрижов, разглаживая свою черную густую бороду и отворачиваясь в сторону.

– Ну вот! – подхватил Гладкий. – Ты себе бери иконы старые! А я-то высмотрел близ моего двора, на Рязанском-то подворье, у боярина Бутурлина; больно добры и вески в конюшенной палате есть гремячих шестьдесят чепей… Уж их наверно приберу к рукам… Одну, пожалуй, и тебе пожертвую на старую икону…

Все засмеялись, а Алексей Стрижов плюнул и отвернулся.

В это самое мгновение на дворе раздался громкий, ожесточенный лай собак, которые так и заливались, так и рвались на кого-то к воротам.

Смех и говор смолкли сразу…

– Кто бы это мог быть? – тревожно спросило несколько голосов. Все переглянулись между собою.

– Да здесь у нас еще двоих недостает: Андрюшки Бурмистрова да Ивашки Шестакова. Быть может, не они ли?

– Нет, братцы, это кто-нибудь чужой! – ответил Шакловитый, опуская на стол свою чару и прислушиваясь к лаю собак. – Да чего вы переполошились? Ведь нас никто рукою не достанет: везде поставлены такие сторожа, что не дадут никому ни спуску, ни пропуску, и будь не свой – затравят собаками насмерть.

Но он еще не успел договорить, как из-за двери показалась голова его брата, Любима Леонтьевича, который делал ему какие-то знаки.

– Да говори, что там такое? Здесь ведь все люди добрые – бояться нечего! – крикнул Шакловитый брату.

– У ворот какой-то конный… тебя желает видеть… говорит, что от царевны прислан с тайным поручением.

– Ну коли от царевны, так, верно, тоже свой человек? Введи его сюда! Да вели сначала всех собак на цепь посадить – а то ведь изорвут… Что бы это значило? – сказал Шакловитый, обращаясь к товарищам. – В такую глухую ночную пору…

Никто не отвечал ему ни слова и не притрагивался к кубкам. Молчание воцарилось такое, что слышно было, как сторожа разгоняли собак и сажали их на цепь, как заскрипели ворота, как застучали подковы коня по деревянной мостовой двора.

Через минуту дверь растворилась настежь и на пороге показалась высокая сановитая фигура в башлыке и бурке. Прежде чем Шакловитый и его гости успели всмотреться в вошедшего, тот ловким движением плеч сбросил с себя бурку, сдернул башлык, – и изумленным очам всей братии предстал не кто иной, как сам Оберегатель.

– Князь Василий Васильевич Голицын! – разом вскрикнули все сидевшие за столом и словно по приказу повскакали со своих мест и вытянулись в струнку…

Изумление и тревога были написаны на всех лицах. Шакловитый спохватился первый.

– Добро пожаловать, князь Василий Васильевич! – нашелся он сказать, подходя к князю с поклоном. – Какими судьбами в этакую пору?..

– Видно, не в пору гость точно что хуже татарина, Федор Леонтьевич! – сказал, шутя и смеясь, князь Василий. – Вон посмотри-ка на своих гостей, как они мне рады – каждый, кабы мог, готов бы тыл мне показать… Проси их сесть – ведь мы не чужие с тобою!

– Садитесь, гости дорогие, – обратился Шакловитый к гостям, стараясь казаться бодрым, хотя голос ему не совсем повиновался. – Князь-батюшка, дозволь нам выпить за твое здоровье и за счастливое возвращение…

– Спасибо! Но прежде того я сам выпью за твое здоровье и за здоровье твоих гостей! – сказал князь, подошел к столу и, налив себе вина в чару, высоко ее поднял над головою.

Все взялись за кубки и за чарки – и так и впились в него взорами.