Пётр Полевой - Братья-соперники

«А теперь? Теперь ты и сам в изменниках и сам стоишь у плахи – и на твои животы кто-нибудь уж точит зубы!»

И вот в его воображении возникает страшная сцена казни Хованских… Прочитан отцу и сыну приговор, исчислены их вины, подведены статьи Уложенья. Но старый князь еще не может примириться с мыслью о смерти. Он позабывает о своем положении, о человеческом достоинстве: он падает на колени, ползает в ногах у бояр, он просит, молит о помиловании, плачет кровавыми слезами, напоминает о своих заслугах, клянется в невинности… Приходит приказ устроить казнь… Несчастного старика тащат к плахе. Тяжело и глухо ударил топор: раз – два ! И голова покатилась… И тихо склонился над трупом отца молодой князь, поднял эту окровавленную голову, поцеловал ее и, перекрестясь, твердо лег на плаху…

Но вот наконец и Троицкий монастырь, и полуденное солнце яркими лучами золотит его кресты и купола храмов. Телега, стуча и подпрыгивая, спускается к оврагу, и Шакловитый припоминает, как два месяца тому назад его торжественно встречали в Святых воротах обители архимандрит и братия – встречали его, посланника царевны и ближнего окольничего!

«А теперь? – горестно думает он. – Прошла земная слава – все прах и тлен!»

И вдруг со стороны дороги налетел порыв вихря, крутя и вертя поблеклые листья и желтые стебли трав, поднял на дороге громадный столп пыли, погнал его навстречу поезду и скрыл на мгновение и посад, и обитель из глаз Шакловитого. И когда это облако пыли пронеслось, обитель Св. Сергия предстала ему во всей своей грозной красе с пушками на стенах, с часовыми на башнях, с протяжно гудевшими колоколами.

– Везут! Везут! – раздался вновь навстречу поезду звериный рек толпы, сбежавшейся со всего посада взглянуть на «изменника и вора Федьку Шакловитого».

И вся эта толпа, толкаясь и спеша, мутною волною приливает к самой телеге и бежит вслед за нею к Святым воротам обители. На Шакловитого указывают пальцы, ему грозят кулаками… Среди крика и несвязного шума толпы слышатся – и говор, и смех, и ругательства…

Горе тебе, побежденному!

Шакловитый привезен был в Троицкий монастырь около часа пополудни и тотчас сдан на руки князю Борису Алексеевичу, который немедля начал допрос и розыск…

В тот же день, в шестом часу вечера, из посада опять завидели на дороге от Москвы какой-то большой поезд, состоящий из многих повозок и трех карет, окруженных гайдуками и большою свитою слуг.

– Это еще кого Бог дает? – заговорили в толпе посадских, собравшихся на дороге.

– Везут кого или сам идет?

– А кто его знает? Отсель и не разберешь. Видно только, что около повозок многолюдство: одних конных, пожалуй, человек с пятьдесят наберется.

– А это, братцы, некому и быть другому – не сам ли царь Иван Алексеевич изволит жаловать к брату?

– Пожалуй, что и так! Народу множество – и кареты вот так тебе и горят на солнце.

А между тем поезд приближался к посаду. От передовых конников отделилась кучка, человек в пять-шесть, припустила вперед во всю пять и подскакала к толпе зевак. Впереди всех на лихом поджаром аргамаке как птица несся, припав к седлу, черный и сухощавый всадник в малиновом суконном чекмене и бархатной шапке, с саблей через плечо и с пистолями за поясом; подскакав к посадским, он крикнул:

– Эй вы, чего глазеете? Показывай, какие есть на посаде свободные дворы под помещение служни ближнего боярина князя Василия Васильевича Голицына.

– А тебе сколько дворов надобно? – спросили насмешливо несколько голосов.

– Дворов пять, – отвечал им наш старый знакомец Куземка Крылов.

– Пять! Ха! Ха! Ха! Пяти курятников не сыщешь! Все подклети и чуланы битком набиты народом. Столько вашего брата понаехало!

– Вашего брата! – загремел Куземка, замахнувшись плетью для вразумления. – Смеешь ты всякую боярскую челядь равнять со служней да с держальниками ближнего боярина и Оберегателя!

Толпа со смехом отхлынула в сторону от Куземки и его вершников.

– Тут, брат, не то что холопей с холопями, а боярин-то с боярами равняют – не чинятся! Недорога им цена на здешнем базаре! Вот и сегодня от вас из Москвы тоже ближнего окольничего привезли на телеге, к грядке привязавши… Насмотрелись мы на боярство-то, небось не испужаешь!

Между тем подвинулся к посаду и весь блестящий поезд Оберегателя, в котором в одной карете ехал он сам с думным дьяком Украинцевым, в другой – князь Алексей Васильевич с думным дворянином Косаговским, в третьей – окольничие Неплюев и Змеев. За третьей каретой следовали две колымаги со всякой комнатной боярской служней и поварами; а за колымагами – с десяток повозок с перинами, подушками, коврами, сундуками с платьем, коробьями с бельем, шкатунами и ящиками и всякою домашней утварью. На двух повозках навалена была кухонная посуда, котлы и таганы, и на двух следующих – шатры, наметы и отдельные части калмыцкой войлочной кибитки; на трех последних – всякий хозяйственный запас и бочонки с вином. Боярин ехал к Троице, видимо, не на один день, а надолго…

Весь боярский обоз остановился посредине посада, пока дворецкий и приказчик князя разыскивали помещение для служни, для кухни и коней, а все экипажи, окруженные блестящей свитой из гайдуков и боярских слуг, проследовали далее, к Святым воротам обители.

Оберегатель и Украинцев, сидя в передней карете, ни единым словом не перекинулись на пространстве всего пути от села Медведкова (княжеской подмосковной) и до самого Троицкого посада. Оберегатель был погружен в глубокую и скорбную думу; на лице его, побледневшем и осунувшемся за последнюю неделю, особенно резко обозначались морщины на лбу и между густыми бровями… Когда карета его стала подъезжать к Святым воротам, он волновался до такой степени, что даже не мог скрыть своего волнения – он крестился на икону под воротами, и пальцы руки его видимо дрожали… Украинцев был тоже не совсем спокоен: крестясь и кланяясь на храмы обители и твердя про себя: «Господи Иисусе Христе!», – дьяк то и дело выглядывал из окна кареты и как будто хотел угадать заранее, как их встретят.

Вот наконец подъехали и к самым воротам, наглухо запертым под вечер. От воротного караула отделился стрелецкий десятник и подошел к карете с двумя рядовыми.

– Кто едет? – спросил он, заглядывая в окно кареты и не ломая шапки перед Оберегателем.

– Ближний боярин князь Василий Васильевич Голицын, – поспешил сообщить дьяк Украинцев.

– А ты кто будешь? – обратился десятник с вопросом к дьяку.

Украинцев назвал себя.

– А в тех каретах кто будет? – продолжал не спеша допрашивать десятник.

Князь Василий не выдержал:

– Пошел прочь! Как ты смеешь нас допрашивать? Кто в тех каретах едет, тот за себя скажет.