Пётр Полевой - Братья-соперники

– Не пыли, боярин! Одержишься здесь! – дерзко заметил десятник. – Придется еще тебе постоять у ворот-то!

Однако же отошел от дверец кареты и пошел к другим экипажам. И долго он около них ходил, всех опрашивая и все внимательно осматривая, а затем ушел в калитку, которая за ним плотно захлопнулась. Перед воротами, заграждая их по-прежнему, остался караул из стрельцов и солдат, которые стояли молча, навытяжку, ружья на плечо.

Между тем как все это происходило перед воротами, со всего посада сбежалась большая толпа народа, которая окружила экипажи и на почтительном расстоянии, с большим любопытством рассматривала великолепные расписные и раззолоченные кареты, богатейшую упряжь чудных заводских коней Оберегателя и пестрые наряды его слуг.

Прошло более часа с тех пор, как поезд подъехал к монастырским воротам, – и никто не думал их отворять… Уже стемнело… Сумрачный сентябрьский вечер надвинулся незаметно и прикрыл своим темным покровом всю окрестность. И еще суровее, еще строже, еще мрачнее показались князю Василию эти столь знакомые ему стены и крепкие ворота, и еще тяжелее стало его давить царившее кругом молчание, прерываемое только окликами часовых на стенах да фырканьем коней, нетерпеливо перебиравших ногами и потряхивавших звонкими гремячими цепями сбруи.

Наконец застучали, завизжали засовы и задвижки ворот, брякнули какие-то цепи, и одна из половинок, скрипя, приотворилась. Из нее вышли человек двадцать солдат с ружьями и офицер, по-видимому, из иноземцев, со шпагою.

Несколько стрельцов, с тем же десятником впереди, несли фонари, а сзади них шествовала высокая сановитая фигура, в широком опашне со стоячим воротником и в высокой шапке.

Эта фигура остановилась в воротах, а десятник пошел по каретам, громко возглашая:

– Князья, бояре и окольничие, выходите из карет.

Оберегатель и его спутники вышли из экипажей и подошли к высокой фигуре, в опашне и шапке, около которой стояли стрельцы с фонарями. Князь Василий с первого взгляда узнал дьяка Деревнина и тут же заметил у него в руках какую-то бумагу.

– Шапки долой! – скомандовал десятник, глядя в упор на Оберегателя. – Указ государев читать будут!

Все молча обнажили головы, кроме того дьяка Деревнина, который прочел в своей бумаге:

– «По указу благоверного государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великие и Малые и Белые России самодержца, повелевается тебе, князь Василий, и сыну твоему князь Алексею, и окольничим Леонтию Неплюеву и Венедикту Змееву, и думному дворянину Григорию Косагову, в монастырь Троицкий не входя, стать на посаде и не съезжать отсель до указу. А тебе, думному дьяку Емельяну Украинцеву, указано явиться в монастырь к кравчему князю Борису Алексеевичу Голицыну».

Едва успел дьяк Деревнин произнести эти слова, как уже Емельян Игнатьевич, согнувшись в три погибели, юркнул из-за спины Оберегателя за спину десятника и, продолжая раскланиваться со всеми, исчез за массивною фигурою дьяка Деревнина, который бережно свернул прочитанный указ, важно повернулся к воротам и направился к калитке. За ним повернули туда же и стрельцы с фонарями, и солдаты.

А князь Василий все еще стоял на месте, не двигаясь и даже не надевая шапки.

– Батюшка! – шепнул ему на ухо князь Алексей, легонько касаясь его руки, – накройся; пойдем – на нас все смотрят.

Князь Василий встряхнул головою, надел шапку и машинально последовал за сыном в карету. Неплюев отдал приказание слугам, чтобы ехали к дому попа Варсонофия, где ему уже заранее приготовлено было помещение. Между тем как грузные кареты поворачивали от ворот монастыря и слуги едва сдерживали горячих коней, в толпе народа послышались говор и насмешки.

– Вот это уж точно, что не солоно хлебавши боярин отъезжает…

– Ни дать ни взять, как в загадке оказывается: летел пан, на воду пал – воды не возмутил…

– Повороти, значит, оглобли, поезжай на постоялый двор щи с тараканами кушать!

И толпа с шутками и смехом разбрелась по всему посаду, между тем как князя Василия подвезли к дому попа Варсонофия, где он должен был поместиться в двух приготовленных для Неплюева комнатках. Во всем доме поднялась суматоха страшная. Хозяева засуетились, вынося какую-то свою рухлядишку, а слуги княжеские забегали взад и вперед, внося в комнаты и расставляя необходимую утварь, увешивая стены коврами, укрывая лавки, прибивая к окнам тяжелые занавеси, расставляя в переднем углу походную божницу, раскладывая по полу мягкие войлоки и устанавливая всюду ларцы, поставцы, погребцы и шкатулки. За слугами деятельно наблюдали и князь Алексей, и окольничие, указывая им то одно, то другое и всеми мерами заботясь о том, чтобы покрасивее и поудобнее устроить князю Василию его временное жилье.

А сам князь Василий, как вошел в скромный поповский домик, как переступил через порог отведенного ему покойчика, так сел на лавку под окном, оперся руками на колени и не ворохнулся.

Мимо него ходили, сновали взад и вперед люди; распоряжались вполголоса то сын его, то окольничие – он даже и не слыхал ничего. Только уже когда все было приведено в порядок и ужин накрыт в соседней комнате, где поместился князь Алексей, Кириллыч решился подойти к князю Василию и почтительно доложил, что его ожидают к ужину.

– Не пойду; пусть без меня садятся. А вместо ужина ты дай мне сюда на стол дорожную чернильницу, перья и бумагу…

Кириллыч тотчас исполнил приказание князя: положил на стол кожаный подшанданник, расшитый золотом, поставил на него серебряный шандан с двумя свечами, рядом с шанданом поставил немецкого дела красный сафьянный сундучок с серебряным дорожным письменным прибором, положил бумагу и перья, раскинул под столом бобровую кожу и поставил на нее дорожный складной ременчатый стул.

Когда все эти приготовления были окончены, князь Василий поднялся со своего места, скинул с себя при помощи слуг все дорожное платье, надел легкий татарский бешмет и сел к столу. Через несколько минут он уже писал что-то, очень быстро и четко выводя строку за строкою…

Он писал челобитную великим государям – пространную, подробную, чувствуя потребность оправдать свой образ действий и с полною ясностью указать на то, что он не имел ничего общего с Шакловитым и его пособниками. Князь Василий начинал издалека: вспоминал о том, что он уже служил «отцу государеву, блаженныя памяти царю Алексею Михайловичу и милость его государеву носил паче сверстник своих»; вспоминал и о службе своей при царе Феодоре Алексеевиче и затем переходил к исчислению своих заслуг и дел со времени вступления на престол великих государей-братьев… И голова его напряженно работала, а рука неутомимо писала строку за строкою.