Михаил Филиппов - Патриарх Никон. Том 2

– Дай Господь Бог тебе победу, – перекрестилась царевна. – А войска, кажись, много в Москве?

– Еще бы, – с гордостью сказал царь. – Ратники мои бравые: драгуны, рейтары, пушкари и стрельцы были и при осаде Смоленска и Риги… Сколько они городов полонили… А счетом всей-то рати более полутораста тысяч.

– А кто же будет в передовом отряде? – полюбопытствовала царевна.

– На кого князь Алексей (Трубецкой) соизволит.

– Коли так, так ты бы, братец, зашел к сестрице царевне Ирине… Хотела она с тобой по твоему государеву делу молвить пару слов.

– Ладно.

Царь поцеловал ее и пошел в отделение царевны Ирины.

Он поздоровался с сестрой и сказал ей, что его прислала к нему Татьяна Михайловна.

– Я по делу к тебе важному, – молвила Ирина. – Хотела я спросить тебя, что намерен ты делать с царевнами Анной и Татьяной… Мой век уж прошел, Христова невеста… а те-то чем провинились?..

– Да ведь Татьяна прежде не хотела слушать о женихах.

– То было прежде, а теперь она байт: нужно-де выйти замуж… Гляди, говорит она, боярыни в теремах-то лучше живут, чем царицы. На той глаза-то всех, а боярыня, что хошь, то и делает, да коли она вдова, то все едино, что боярин у себя. А королевичей где набрать? Да у тебя-то, братец, тож царевны нарастают.

– Я-то не прочь, пущай-де замуж идут, да женихов-то, Иринушка, где набрать?

– А чем-де не женихи: князь Семен Пожарский да князь Семен Львов, – обрадовалась царевна.

– О-го-го! – улыбнулся царь. – Два князя да два Семена… Да ведь оба-то хотя молодцы, но им бы взять допреж по городу аль в полон хотя бы и Выговского.

– Так ты, братец, пошли их с князем Алексеем Никитичем в Малую-то Русь и, коли вернутся, да с победою… с знаменами, да с пленниками, булавами… тогда… тогда…

– По рукам, да в баню, – расхохотался царь, – но бояре-де что загогочут? Романовы, Милославские, Морозовы, Стрешневы, Черкасские, Одоевские, Урусовы, Матюшкины и иные; ведь заедят, скажут…

– Да что их слушать-то, братец. Коли терем соизволит на это, то все-то бояре уставят брады ко земле и молвят: уместен брак… Коли мы да бабы загогочем, то нашего-то брата не перекричишь. Ты лишь соизволь… да сам посуди… Пожарские сражались за нас с ляхами и Русь спасли; а Львовы тоже имениты… удельные.

– Это-то так, да видишь ли, сестрица, нужно подумать…

– Нет, уж ты не думай, а дай слово… Пойми, братец, Анюта и Таня сироты, а я старшая их сестра… Кому же радеть о них? Танюшке, видишь, сегодня двадцать четыре года, а Анюте и того больше… пора и в замужество.

– Даю слово… но допреж поход… Я скажу князю Алексею, как он соизволит; опосля похода побалагурим.

С этими словами царь поднялся с места и вышел.

Сильная забота лежала на нем: армия его была поставлена на хорошую ногу благодаря заботам и трудам Никона, и последнего даже обвинили раскольники и попы в том, что он-де больше занят барабанами, пушками и оружием, чем своим святительским делом. Теперь всю эту победоносную и стройную, хорошо обученную армию он должен отправить в зимний поход, то есть в том же январе двинуть ее к Северу.

Какое-то странное предчувствие овладело им, когда он вышел от сестры своей Ирины.

«Поговорю о Пожарском и о Львове с князем Алексеем, – подумал он, – и послать ли их с войском, коли они просятся в женихи царевнам?..»

На Москве в это время было весело: вместе с войсками стянулось сюда почти все боярство, то есть семейства всего служилого люда. Кто – повидаться с родными, кто – за женихами, кто – за детьми, кто – за мужьями. Съезду способствовала еще и хорошая санная дорога, и Москва закипела народом и торговым людом. По улицам звенели бубенчики, оружие и гарцевали наездники: драгуны, рейтары, казаки. Ежедневно вступали отдельные партии и целые полки; а стрелецкие слободы были точно лагерь: почти со всех концов России, особенно с севера и востока, они были сюда стянуты.

Царь Алексей Михайлович мог тогда гордиться своею армиею – она была одна из лучших в Европе, потому что организацией ее заняты были тысячи иностранных лучших офицеров: голландцы, немцы и англичане.

Впоследствии, когда Петр Великий спросил Якова Долгорукого, чтобы он откровенно ему сказал, какую разницу он находит между его и отца его царствованием, – Долгорукий ответил ему: «У отца твоего армия была лучше, чем у тебя, зато ты создал флот».

Наши историки поэтому напрасно считают Петра I творцом армии. Инженерное искусство было в то время на довольно высокой степени, и мы в настоящее время зачастую только возвращаемся к старине: нынешние земляные работы тогда практиковались еще с большим успехом, чем теперь, а минное дело велось по всем правилам и теперешней науки.

Имея, таким образом, внушительные силы, борьба с Малороссией и татарами казалась боярам не опасной и необходимой, тем более что требовалось не допустить соединения их с Польшей.

Самый зимний поход предпринят в Малороссию, чтобы не дать Польше собраться с силами для отправления Выговскому подкреплений.

План этот был удачно обдуман, рассчитан, а внушительная полуторастотысячная армия обещала успех и полную победу.

Самая Малороссия призывала царя к себе, а именно восточная часть по сю сторону Днепра, а Украина была нам враждебна, и только Киев находился в руках Шереметьева.

При таком могуществе царя, казалось, ничтожной должна бы была для него быть борьба с Никоном.

И в самом деле, что значит для царя отшельник, владеющий в Новом Иерусалиме десятком стрельцов, сотнею бедных монахов (остальная братия с голоду разбежалась), – ему, победителю поляков и шведов, стоящему после войны во главе сильной и победоносной армии?..

Так полагали тогда все москвичи, видя стройные царские полки.

Не так однако ж думал сам царь: этот инок, как призрак, преследовал его и как будто шептал ему: «Ведь это все дело рук моих, и когда я отпущал эти войска с моим благословением, был успех и победа… Посмотрим, как это будет без моего благословения и без моего совета».

И хотелось бы царю послушать и этого совета, и вдохновенного благословения, и слова святителя. Но как сделать? Самолюбие не позволяет: бояре успели уже доложить ему, что Никон хвастал, что стоит ему написать несколько слов гетману, и тот покорится, а армии его, царя, гетман-де не устрашится.

– Поглядим, – отвечает на свою мысль царь, – как это гетман не покорится моим войскам… Что есть лучшего у меня посылается туда, и коли они побеждали и одолевали поляков и свейцев, то они уничтожат и черкасских казаков и татарскую орду… Но все же лучше бы было, кабы Никон не был строптив, – может, и взаправду устроил бы мир без кровопролития.

Мысль эта не дает царю покоя и, выйдя от сестры, он говорит себе самому: