Михаил Филиппов - Патриарх Никон. Том 1

Думает так царевна и вдруг слышит голос:

– Прекрасная царевна.

Голос знакомый; царевна вздрагивает и оглядывается, перед нею стоит черничка.

– Не узнаешь меня, царевна?

И с этими словами черница откидывает свое покрывало.

– Мама Натя! – вскрикивает царевна, обнимая и целуя ее горячо. – Где была, где пропадала… Мы тебя давно уж оплакиваем… Идем ко мне в хоромы… расскажешь все.

– По монастырям… по скитам ходила.

Она вошла в хоромы, царевна усадила гостью в своей опочивальне и не могла на нее наглядеться.

Та немного загорела, и лицо от воздуха огрубело, но та же энергия, тот же ум в лице и в глазах.

– А я у тебя уж была раз, – говорит мама Натя.

– Когда?

– Да вот цыганка, что ворожила тебе… Помнишь, когда только что хоромы эти были готовы?

– Отчего же ты тогда не призналась?

– Не могла.

– Почему?

– Не могла… Вишь, ушла я из монастыря и прямо к Насте Калужской… в раскольничий вертеп… Сказала, что троеперстно не хочу креститься да старым иконам желаю молиться, – они меня и приютили… Пожила я у нее с месяц, да снарядила меня она в Нижний Новгород… Достала и охранную грамоту… и поехала я к Макарию с товарами из гостиного… Приехала так я в свое село Вельманово… Отец мой умер и оставил мне все добро свое. Остановилась я у нового попа, и он отдал мне все отцовское, и деньги, и вещи. Распродала я вещи, и у меня набралось порядочно денег. Думаю, пойду по монастырям да в Кожеезерский монастырь – там с дядей увижусь. Поехала туда, а келарь монастырский встречает меня и говорит: дядя твой давно умер и оставил много добра, вещей, денег – и все тебе, хранится это у нашего казначея. Повел он меня к казначею, а тот все мне отдал, многое я монастырю оставила, а золото, серебро и деньги в поклажу отдала в монастырскую казну и уехала в Киев, искать родственников: оттуда ведь дед мой, отец и дядя. В Киеве один поп сказал, что дед мой был очень богат, имел и вотчины и поместья; что был он из казаков, но ляхи-де его ограбили, а теперь гетман Богдан все награбленное возвращает… Поехала я в Чигирин к гетману, и тот велел мне все возвратить, когда я показала ему грамоту из Кожеезерского монастыря, что я дочь попа Василия… Началась там тяжба… Затянулась… Мне скучно было… Взяла я охранную там грамоту, как цыганка… и поплелась к Москве… Пришла сюда да поселилась в вертепе раскольничьем у Насти Калужской… и к тебе приходила… и к святейшему. А там зашла в Кожеезерскую обитель, взяла немного денег и уехала вновь в Киев. Кончила там тяжбу: много вотчин мне досталось… теперь пришла сюда как цыганка… по дороге встретила цыгана с медведем и наняла его ходить со мною… Теперь он у Стрешнева, а я снова в раскольничьем вертепе у Насти.

– Да ты бы, мама Натя, просила царя и патриарха, и они позволят тебе не быть схимницей.

– Нельзя, царевна, схимница не может покинуть монастыря, и в том-то и горе, коли узнают, что я здесь, да ходила по монастырям, да была в миру, – меня в заточенье сошлют.

– Дурно, скверно…

– Сама жалею, грамотку имею радостную от гетмана Богдана к святейшему, да и то не самой придется передать ему.

– Что пишет гетман?

– Отдала я, значит, на случай смерти моей все свои маетности и вотчины на монастыри и церкви и сказала в духовной: коли митрополит Киевский будет рукополагаться патриархом Московским и будет под его высокой рукой…

– Что ж, согласился митрополит?

– Вот со мною и грамота гетмана Богдана к патриарху.

– Вечером патриарх у меня будет; коль хочешь, я передам ему.

– Нет, подожди, нужно предупредить патриарха – непригоже ему быть сегодня у тебя. Цыган, сказывала я тебе, живет у Стрешнева, и холопы бают, что Стрешнев подстерегает патриарха и хочет напасть на него сегодня у монастыря, понимаешь? Потому я и здесь.

– Надоть предупредить патриарха! – воскликнула Татьяна Михайловна.

– А как предупредить? Теперь иль в думе, али у царя. Уж ты позволь, царевна, мне остаться вечор у себя, а там что Бог даст, – произнесла в раздумье черница.

Часов в девять вечера, когда ночь своею темною пеленою покрыла матушку Москву и когда по случаю отсутствия фонарей и луны можно было на каждом шагу нос разбить или попасть в какой-нибудь ров, из патриарших палат вышел высокий человек и поспешно принял направление к Алексеевскому монастырю.

Едва он вышел оттуда, как три человека, скрывавшиеся близ палат, тоже двинулись за ним, но в довольно далеком расстоянии.

– Это он, – сказал Алмаз.

– И мы узнаем его, – прошептали Стрешнев и Хитрово.

Все трое были, что называется, выпивши.

– Ну, поп Берендяй, не выкрутишься, теперь ты наш, – шептал Стрешнев.

– А коли хочешь, я его порешу, – молвил Алмаз.

– Как порешишь?

– Ножом в бок, и был таков: пущай по ночам не шляется.

– Порешишь! С ума ты, что ли, спятил? Враг он мне, правда, да на безоружного, из-за угла… не воры, разбойники мы: вот коли б с ним подраться, ино дело, – возразил Стрешнев.

– Правду он баит, – поддержал его Хитрово.

– Коли так, я сам-друг его порешу, – рассердился Алмаз.

– Немытое ты рыло, не дадим мы его порешить, а тебя порешим, – разгорячился Стрешнев.

– А вот что я скажу, – молвил Хитрово, – пойдем мы скоро мимо моего-то дома, и я зайду да тетушку свою и пошлю к царице: дескать, поп Берендяй поплелся в Алексеевский, а вы тем часом за ним идите да ждите у Алексеевской: тетушка туда зайдет за вами.

Несмотря на то что был поздний вечер, встревоженные гнусным доносом царь и царица подъехали к Алексеевскому монастырю, вышли из экипажа и прямо пошли к Татьяне Михайловне. Дверь с лестницы, ведшей к ней, была открыта, а сама лестница освещена.

Они вбежали по ней и постучали в дверь: отворила ее служка царевны.

Марья Ильинична побежала вперед, за нею Алексей Михайлович, и когда первая отворила дверь, они увидели в приемной маму Натю и патриарха Никона.

– Матушка Наталья! – вскрикнула удивленная царица.

– Мама Натя! – обрадовался царь.

– Это я, – сказала та, бросившись в ноги царю.

Он поднял ее и поцеловался с нею.

То же самое сделала и царица со своею любимицей, когда та поклонилась ей в ноги.

Во все это время патриарх стоял с выражением строгим и величественным.

– Где ж ты была, а мы плакали по тебе, мама Натя? – молвил Алексей Михайлович.

– Ходила по монастырям и скитам, была и в Киеве в пещерах и теперь оттуда.

– Она привезла грамоту от гетмана Богдана – он винится в своих грехах и отписывает, что митрополит Киевский хочет быть рукоположен мною и соединить обе церкви Великой и Малой Руси.

– Слава те Господи, – крестясь набожно, воскликнули вместе и царь и царица.