Сергей Голицин - Царский изгнанник

– Я немножко опоздал, – сказал он, снимая шляпу, – этому виной северный ветер… Я очень хорошо знаю, что неучтиво опаздывать, тем менее на первое свидание. Ну да все равно. Мы свое наверстаем! Его, саксонца, нет дома. Мадам Анисью доктор не отпускает, говорит, ее болезнь прилипчива…

– Что это вы так раскраснелись, Гаспар?

– Красный, как Аврора, говорит пословица; мы это знаем, нас не удивите, сударыня… Нет, не сударыня, а Немезида, слышите ли? Не нереида, а Не-ме-зи-да! Нереида – это одно и то же, что наяда. И зачем это придумывали два названия для одной и той же, да еще для такой бесполезной особы!.. Впрочем, коль хотите, разница есть: нереида – это, должно быть, купающаяся дама, а наяда – барышня, тоже купающаяся…

– Вам бы выкупаться вместе с ними, – сказала Серафима Ивановна. – Вы не в своем виде. Что это, голландский барон вас так употчевал?

– Говорят вам, барона нет и Анисьи нет; и Голландии тоже нет. Голландия – мыльный пузырь.

– Что вы хотите сказать? Вы совершенно пьяны…

– Я хочу сказать, что Голландия – мыльный пузырь; кажется, это ясно. Незачем нам так далеко ездить, посидим и дома. А задаток все-таки давайте.

– Какой задаток?

– Такой задаток, о котором я целый месяц думаю, да все к слову не приходилось… Да, прекрасная Аврора… когда застенчивый Марс сражался за доблестную Прозерпину… у меня в книжке не сказано, что Марс сражался за Прозерпину, но я знаю наверное, что он застенчив… Смею вас уверить, наяда… или как бишь тебя?..

Серафима Ивановна отступила на несколько шагов и начала звать кухарку, вышедшую из комнаты при входе Гаспара.

– Зачем бежать?.. Мое божество… мифологическое? – продолжал кричать гасконец. – Чего бояться?.. Знаю, так Диана бежала от Актеона для того, чтоб он догонял ее. Это военная хитрость, мы с Даниелем не поддаемся на такие хитрости.

– Убирайтесь отсюда, невежа! Убирайтесь сейчас же! Маргарита! А Маргарита! Позови скорей дворника!

– Убираться?! Как бы не так! Не уйду ни за что. Я зван ужинать и ночевать… Ужинать я, пожалуй, не хочу, а ночевать… с удовольствием!

«Что мне делать с этим пьяницей», – думала Серафима Ивановна, серьезно струсив.

– Оставьте меня, говорю я вам; уходите сейчас же, а не то!!

Она вооружилась бутылкой, стоявшей на накрытом столе.

– Что? Бутылка?.. Знаю, это сан-бенито; это та же бутылка, что летала в Даниеля! Мы с ним этого не боимся!

– Не боишься?! – крикнула Серафима Ивановна вне себя от ярости. – Не боишься!! Так вот же тебе, бездельник!

Бутылка полетела, и прежде чем неустрашимый гасконец успел рассчитать метательную силу своей антагонистки и направление пущенного снаряда, снаряд этот, описав в воздухе неправильную параболу, ударился дном о затылок Гаспара и, лопнув как бомба, оросил его буквально с головы до ног.

Он вскрикнул, быстро кидаясь на подсвечник, который Серафима Ивановна собиралась пустить вслед за бутылкой.

Обезоруженная в одну минуту и с большим трудом освободившись от схватившей ее железной руки, Серафима Ивановна побежала к двери за помощью; но гасконец догнал ее у входа в переднюю и обхватил обеими руками.

– Здесь, я вижу, добрым словом да мифологией ничего не добьешься!.. Коль на то пошло, так и без мифологии возьму. Говорят, возьму… А что?!

В эту минуту громкий звук пощечины раздался в комнате, и Гаспар, отскочив шага на два, как дурно пущенный волчок, повертелся несколько секунд на одном и том же месте, но не удержался на ногах и с шумом грянул на пол, ударившись лбом о косяк двери.

Неизвестно, чем бы кончилось это геройское сражение. Перевес в ту пору был, очевидно, на стороне угнетенной Прозерпины. Доблестный Марс лежал с окровавленным лицом и с огромной шишкой на лбу. Но по энергичным восклицаниям его можно было догадываться, что он еще не считал себя побежденным.

– Глаза совсем слиплись! Трещит затылок! – кричал он во все горло.

– Это само небо вас наказало, – кротким голосом заметила победительница, – за то, что вы напились и пришли оскорблять слабую, беззащитную даму.

– А, ты меня еще и на смех поднимаешь? Дай мне только встать! Дай протереть глаза. Будет тебе, слабой, беззащитной даме, черт тебя побери!

Раненый приподнялся на ноги и быстрыми шагами направился было к Немезиде, твердо ставшей с метлой в руках в оборонительное положение; но, споткнувшись на третьем шаге, он в изнеможении присел на ларь и начал протирать себе глаза. В эту минуту в переднюю вошла кухарка и вслед за нею Анисья, Миша и Альфред.

– Что здесь случилось? – спросил Миша, видя разбитую бутылку, Гаспара с изрезанным лицом и в руках у него носовой платок, запачканный кровью.

– А то случилось, молодой человек, что я в потемках наткнулся на бутылку, разбил ее и всего себя облил и изранил. Пойдем домой, Альфред, – сказал он племяннику, – да зайдем в аптеку за мазью…

Покуда Гаспар для успешнейшего обольщения своего божества старался над подделкой писем от Даниеля к Кларе, божество занялось почти тем же, только совершенно с другими видами. Квашнинская помещица давно замечала, что власть ее над Анисьей не прочна: Анисья в начале своей лихорадки перед поступлением в лечебницу, бредя Анютой, проболталась в присутствии своей госпожи, назвав ее несколько раз и извергом, и дьяволом, и душегубкой. Не будь при этом сиделки, Серафима Ивановна полечила бы больную по-своему!.. Кроме того, до слуха ее дошло, что Анисья, горько жалуясь хозяевам дома, рассказала им, что, ревнуя Даниеля, ее барыня велела квашнинскому управляющему продать Анюту, которую будут анатомить чуть ли не живую. Серафима Ивановна, которая действительно написала Веберу, чтобы он, не умничая , немедленно продал Анютку венгерскому доктору, пожалела не о том, что она отдала такое зверское приказание, а о том, что она сгоряча сообщила о нем Анисье. Утром того самого дня, когда так неожиданно для обоих произошел разрыв с Гаспаром, она с целью поправить свою ошибку ходила в лечебницу к Анисье и поздравила ее с выздоровлением милой Анюты, которую, как надеется Вебер, прибавила достойная ученица дипломата Даниеля, можно будет к зиме привезти и в Париж.

Как ни желалось бы Анисье поверить этому известию, однако она слишком хорошо знала свою барыню, чтоб поддаться на ее обман.

– Покажи мне письмо Карла Феодоровича, боярышня, – сказала она, – и тогда я буду знать, ожидать ли мне мою Анюту.

– Дура! Разве ты смеешь мне не верить на слово?! – спросила Серафима Ивановна, покраснев до ушей.

– Не верю, боярышня… Грубиянить тебе – тем менее в доме этого почтенного доктора – я не намерена, отвечать на твою брань бранью – я тоже не намерена; а напрямки скажу тебе, боярышня, что ты давно вышла у меня из веры. Ты, видно, услыхала от хозяев, что нынче же, по выписке из лечебницы, мне выдают паспорт на жительство, где захочу во Франции; услыхала, видно, что я себе уже и место подыскала, так вот тебе и вздумалось меня поморочить: «Не вернется ли моя сдуру назад». Думаешь: «А там я ее ласками да Анютой опять в Квашнино закабалю…» Я действительно к тебе вернусь, боярышня, но только не в Квашнино, а здесь, на твою квартиру для того, чтобы взять свои пожитки…