Мэри Шелли - Девушка-невидимка

– Во всем этом наверняка есть нечто, скрытое от нас, – говорила миссис Бейнбридж. – Поверьте мне на слово, братец; она состоит в тайной переписке с Генри. Давайте увезем ее в ваше уэльское поместье, где никто из этих нищих дармоедов не сможет ей пособить; и увидим, покорится ли она нашей воле.

Сэр Питер согласился, все трое отправились на почтовых в ***шир и поселились в уединенном и угрюмом доме, который, как уже было сказано, принадлежал их семейству. Здесь страдания бедной Розины сделались нестерпимыми: прежде, в знакомом окружении, постоянно общаясь с дорогими и близкими людьми, она не отчаивалась и надеялась в конце концов терпением превозмочь жестокость своих гонителей; она не писала к Генри, чтобы не давать родственникам юноши повода лишний раз произносить его имя, не упоминала об их привязанности и чувствовала неосознанное желание убежать от окружавших ее опасностей, не беспокоя его, иначе священная тайна их любви будет раскрыта и осквернена пошлой бранью его тетки или грубыми проклятиями отца. Но когда ее увезли в Уэльс и сделали узницей, когда окрестные суровые горы стали казаться ей слабым подобием каменных сердец тех, кто ее теперь окружал, мужество начало ей изменять. Из всех слуг к ней допускали одну лишь горничную миссис Бейнбридж; по дьявольскому наущению хозяйки эта женщина втиралась в доверие к бедной узнице, чтобы затем предать. Добрая, простодушная Розина легко поддалась обману и в порыве отчаяния наконец написала Генри письмо, поручив этой женщине его отправить. Само это письмо смягчило бы и мрамор; в нем не говорилось об их взаимных клятвах, но лишь содержалась просьба умолить отца, чтобы тот возвратил ее в милое жилище, где раньше содержал в неге и ласке, и не выказывал более жестокость, которая ее погубит. «Ибо я лучше умру, – писала несчастная девушка, – но за другого не выйду никогда». Одного этого слова хватило бы, чтобы выдать ее тайну, не будь она уже раскрыта; но и без того ярость переполнила сэра Питера, когда сестра торжественно сообщила ему обо всем, ибо едва ли нужно говорить, что не успели еще высохнуть чернила и остыть печать на конверте, когда письмо Розины доставили этой даме. Виновница предстала перед ними; что последовало дальше, пересказать невозможно; из себялюбия грозная чета пыталась приуменьшить свое участие в произошедшем. Голоса возвысились, и робкий лепет Розины потонул в неистовых воплях сэра Питера и брюзжании его сестрицы. «Вы удалитесь за порог! – ревел старик. – Под моим кровом вы более не проведете и ночи!» И слова «бесчестная распутница», и худшие, какие никогда прежде не касались слуха бедной девушки, долетали до навостривших уши слуг. Каждый гневный возглас баронета миссис Бейнбридж сопровождала ядовитым замечанием, еще более злым.

Наконец еле живую Розину отпустили восвояси. Отчаяние ли двигало ею, восприняла ли она угрозы сэра Питера буквально, или решающими оказались приказания его сестры, неизвестно, но девушка покинула дом; один из слуг видел, как она шла через парк, рыдая и заламывая руки. Что с ней сталось, никто не мог сказать; об ее исчезновении сэру Питеру донесли только на следующий день, и, судя по тому, с каким нетерпением он хотел ее разыскать, его слова были лишь пустыми угрозами. По правде говоря, хотя сэр Питер и прибегал к недостойным средствам, чтобы предотвратить брак своего наследника с сиротой-бесприданницей, живущей его милостями, в глубине души он все-таки любил Розину и его ожесточение против нее отчасти было вызвано злостью на самого себя за столь скверное обхождение с ней. Когда посланцы один за другим стали возвращаться без каких-либо известий о его жертве, старика начало терзать раскаяние; он не осмеливался поверить самому себе свои худшие страхи, и, когда его бесчеловечная сестра, пытаясь злоречием заглушить совесть, вскричала: «Гадкая девчонка явно порешила с собой назло нам!» – чудовищное проклятие и выражение лица, способное даже ее повергнуть в трепет, заставили миссис Бейнбридж умолкнуть. Однако ее предположение казалось слишком правдоподобным: темный и стремительный поток, бежавший в дальнем конце парка, несомненно, поглотил прелестный облик и угасил жизнь несчастной девушки. Когда все усилия отыскать ее оказались бесплодными, сэр Питер, преследуемый образом своей жертвы, возвратился в город и вынужден был признаться самому себе, что с готовностью отдал бы жизнь, лишь бы встретить ее снова, пусть даже невестой сына – чьих расспросов он опасался, точно отъявленный трус; ибо Генри, получив сообщение о смерти Розины, незамедлительно вернулся из-за границы, чтобы узнать причину происшедшего, посетить могилу возлюбленной и оплакать утрату среди рощ и долин, где проходили дни их взаимного счастья. Он задавал тысячу вопросов, но ответом было лишь зловещее молчание. Всерьез обеспокоенный, он наконец выведал у слуг и приживалов и даже у своей гнусной тетки всю ужасную правду. С того мгновения отчаяние поразило его душу и страдание стало его уделом. Он бежал общества своего отца; воспоминание, что тот, кого он обязан чтить, повинен в столь черном злодействе, преследовало его, подобно древним Эвменидам, которые терзали души людей, отданных им на расправу [4]. Его первым, его единственным желанием было посетить Уэльс, узнать, предпринимались ли новые поиски, и, если возможно, найти бренные останки пропавшей Розины, чтобы утолить беспокойные стремления скорбящего сердца. Этим он и был занят, когда объявился в прежде упомянутом селении; и теперь, в этой пустынной башне, перед его мысленным взором возникали образы отчаяния, смерти и тех страданий, которые перенесла его возлюбленная, прежде чем ее кроткая натура оказалась принуждена к столь горестному поступку.

В мрачной задумчивости, для которой однообразный рокот волн был наилучшим сопровождением, пролетали часы, и наконец Вернон увидел, как утренняя заря, медленно поднявшись из своего восточного пристанища, занимается над бурным морем, что по-прежнему с неистовым грохотом билось о скалистый берег. Его спутники проснулись и собирались уходить. Снедь, которую они захватили с собой, испортилась от морской воды, а голод после тяжкой работы и многочасового поста сделался поистине мучительным. Выйти в море на их разбитой лодке было невозможно; но милях в двух от этого места, в отдаленной части бухты, один из берегов которой образовывал мыс, где высилась башня, стояла рыбацкая хижина; к ней они и поспешили, чтобы отдохнуть; они не задумались ни об огне, который их спас, ни о его происхождении и покинули развалины в поисках более гостеприимного убежища. Выйдя наружу, Вернон огляделся, но взор его не встретил ни малейших следов человеческого присутствия, и он стал убеждать себя, что тот путеводный свет был всего лишь порождением фантазии. Добравшись до упомянутой хижины, в которой обитал рыбак со своей семьей, они скромно позавтракали и затем намеревались вернуться к башне, чтобы заняться починкой лодки и, если получится, привести ее в исправное состояние. Вернон сопровождал их вместе с хозяином и его сыном. Он задал им несколько вопросов о Девушке-невидимке и ее огне, оба сошлись на том, что это диковинное явление раньше было неизвестно, но никто не сумел объяснить, почему за его неведомым первоисточником закрепилось такое прозвище; однако и отец, и сын подтвердили, что раз или два видели в соседнем лесу женскую фигуру и что время от времени в другую хижину, в миле отсюда, на противоположной стороне мыса, является незнакомая девушка и покупает хлеб; они подозревают, что это одна и та же девушка, но наверняка сказать не могут. Обитатели хижины оказались слишком недалекими, чтобы проявить любопытство, и ни разу не попытались предпринять расследование. Моряки потратили целый день на починку лодки; стук молотков и голоса работающих звучали вдоль берега, сливаясь с морским прибоем. Было недосуг разыскивать среди развалин ту, которая, будь она человеком или сверхъестественным существом, столь явно избегала каких-либо сношений с живыми. Вернон, впрочем, обошел башню и обыскал каждый уголок – но тщетно: грязные голые стены не могли послужить и подобием укрытия, и даже маленькая каморка под лестницей, не замеченная им раньше, была такой же пустой и заброшенной. Покинув башню, он отправился бродить по окружавшему ее сосновому бору и вскоре, оставив всякие мысли о разрешении этой тайны, предался раздумьям, более близким его душе, как вдруг на земле у самых его ног ему померещилась дамская туфелька. Со времен Золушки никто не видал таких крошечных туфелек; и если бы они умели говорить, то эта рассказала бы повесть об изяществе, прелести и юности. Вернон поднял ее; он часто восхищался необычайно миниатюрными ножками Розины и теперь первым делом спросил себя, не придется ли ей впору эта маленькая туфелька. Очень странно! Наверняка она принадлежит Девушке-невидимке. Стало быть, чудесное создание, зажигавшее тот огонь, обладало телесной сущностью и его ножкам нужны были туфельки; и какие туфельки! Из кожи столь тонкой и вида столь изысканного, что они совершенно походили на те, которые носила Розина! Вновь образ умершей возлюбленной во всем великолепии предстал перед ним; и дорогие воспоминания о сладостной детской поре, о милых безделицах так наполнили душу Вернона, что он кинулся наземь и горше прежнего зарыдал о злосчастной судьбе милой сиротки.