Юзеф Игнаций Крашевский - Время Сигизмунда

– А какой же это закон?

– Кто самым последним приходит, занимает оставшиеся места, поблагодарите, когда вас из города палками и бичами не выгоним.

Агата пожала плечами. Писарь спустя минуту раздумья пошёл к шкафу, отцепил ключи, отворил его и достал книгу, начал быстро переворачивать страницы, потом громко воскликнул:

– Принимаете её в Братство?

– Нет! Нет! – воскликнули все. – Выгнать из города, отхлестать. Неизвестно, кто такая!

– Я её знаю, – сказал Гроньский, – перед моим паломничеством в Рим и Кампостели я видел её на Руси. Я ручаюсь за неё.

– Да воздаст вам Бог, брат Гроньский!

– Пусть идёт, куда хочет! Нас тут и так достаточно, – воскликнули Лагус и Хелпа, – и, небось, за то, чтобы вписаться, ей нечем заплатить.

– За вписывание заплатить? – воскликнула удивлённая Агата. – А много?

Деды и бабы покрутили головами.

– Десять грошей в копилку Братства за умершие души и которым не откуда ждать спасения, и для Братства, и калекам и больным, на…

Агата начала искать под платьем узелок и развязывать его.

– И позвольте мне сесть подле Девы Марии.

– Но это быть ни в коей мере не может, потому что это место старших, – сказал сам писарь тихо.

– Я больше за вписывание заплачу, а позже…

– Болтушка! – кричали другие. – Этого быть не может.

Агата неведомо откуда, потому что не из узла, достала, блестящую золотую бляшку и, поднимая её пальцами вверх, воскликнула:

– Столько дам за вписывание.

Писарь нетерпеливо стянул губы, а деды стояли в недоумении.

– Если ей золото ничего не стоит, – сказал Лагус, – видно, имеет возможность приобретать его! Ведьма! Ведьма! Врачиха какая-то! Не хотим ни денег, ни её! Отхлестать!

– Я ручаюсь за эту женщину, – сказал писарь.

Лагус покрутил головой.

– Как хотите, ручайтесь, не ручайтесь, а помните, чтобы из этого худа не было.

– У Девы Марии? – спросила Агата.

– Садись, где хоччешь, – воскликнул Лагус, – только не подле меня, чтобы дьявол, который тебя задушит, ко мне не прицепился.

Агата бросила золотую бляху на стол и стояла, ожидая. Писарь перевернул страницу, поднял голову и спросил:

– Агата?

– Пишите: Агата Русинка.

– И добавьте, – сказал горбун, – Ювелирша, это будет её крестное имя в Братстве.

Агата грустно улыбнулась.

– А раз вы счастливо вписались, – сказал грубовато Лагус, – пусть же пан писарь прочтёт вам права, чтобы вы их придерживались, потому что для этого выбраны мы, старшие, и названы бичёвниками, чтобы закон наш бичом охранять.

Только кончился этот обряд и писарь отступил немного в сторону, шепча что-то Агате, когда с башни костёла Девы Марии зазвонили колокола и деды спешно начали рассеиваться.

Остались только писарь Гроньский и Агата.

– Скажите мне, – сказал Гроньский, когда все разошлись и он остался только с Агатой, – что вас сюда привело, что вас довело до этого состояния? Каким образом вы взяли нищенские торбы и палку и забрели аж сюда, в Краков?

– Это долгая и грустная история, – отвечала Агата, – и не каждому я даже хотела бы поведать.

– Всё-таки поведайте мне, что был вам полезным.

– Пусть вас за это Бог наградит. Может, когда-нибудь и я вам пригожусь. Но откуда это любопытство, пане Гроньский? Это совершенно вам чуждо.

– Это не совсем только любопытство, – ответил, усмехаясь, старик. – Если бы и так, не удивляйтесь. Из всех страстей эта дольше всех остаётся в человеке. Он сам часто не скажет, почему хочет знать, а хочет. В конце концов, когда расскажете мне о себе, смогу вам лучше при случае послужить.

– Это для вас незнакомая вещь, грустная, да и я полностью всего не знаю.

– Как это? Сами о себе, пани Агата?..

– О себе-то знаю, но не… – она покачала головой. – Не выдадите тайны?

– Я их больше слышал в жизни, чем вы можете думать, – сказал старик, – и никто на меня не жаловался, что его предал.

– Поклянётесь распятым Богом?

– Поклянусь вам распятым Богом, когда хотите, что буду молчать, как священник после исповеди.

– Слушайте же.

И женщина тяжело вздохнула, начиная этими словами:

– Помните, когда вы были на Руси, в вашей одежде пилирима выбираясь в Рим, и как забрели в нашу усадьбу? Это было давно и вы немало в то время прошли усадеб, у вас в памяти, может, не осталось.

– Напротив, пани Агата, потому что я болел там у вас и несколько месяцев пролежал; двор княгини хорошо помню.

– Значит, и госпожу нашу помните?

– Кто бы о ней забыл? То был сущий ангел из тела и души! Для нищих, для подданных, для ксендзев, для всего люда.

– О! Не обливайте кровью моё сердце воспоминанием, ангел, правда, в людском теле ангел. А такая несчастная.

– Она?

– Не поменялась бы с ней судьбой, хоть и моя теперь не позолоченная. Не знаю много о её молодости, но как её помню, слёзы и слёзы только на глазах её видела. Единственная наследница большого состояния, отданная умирающим от ран отцом в опеку дядьям, она попала в тяжкую неволю. Их земли были ослаблены, а красивейшие русские земли нашей пани были для них лакомым куском. Бог знает, что там за проекты строили на земли, чтобы из семьи не вышли. Оба дяди имели сыновей и каждый хотел женить на ней своего. Она была ещё в монастыре, когда дядья сыновей по очереди ей к решётки возили уговорить к браку, которого она по боязни Божьей, из-за близости и, видя, что это всё из жадности делалось, не очень хотела. Но, будучи в их власти, что ей было делать. К счастью, дядья начали ссориться между собой из-за богатой наследницы. Поначалу покрывали это причинами мировой политики, но в конце концов к возмущению всех она вышла на свет. Не встречались уже иначе, только с острыми упрёками и наполовину обнажёнными саблями.

Об опеке над малолетней они начали в судах тяжбу вести, к людскому возмущения и Божьему оскорблению, потому что сначала Бог, а потом и люди узнали, о чём тут была речь: не о сироте, но о её наследстве и землях, которые хотели сохранить в семье.

Завещание, которым покойный отец назначил обоих дядюшек опекунами княгини, не знаю, для чего, суды уничтожили и, избегая дальнейших последствий, сначала старый его величество король, потом нынешний взялись опекать княгиню. Затем королева Бона приказала отвезти её на свой двор, но дядюшки уже этому сопротивлялись и, вырвав её из монастыря, посадили в Брацлавский замок, куда, правда, тяжело было его величеству королю за ней приехать, но зато легко было татарам. Дядьям, может, только это и нужно было, чтобы земли достались им и их детям.

Тем временем Господь Бог стал сурово карать опекунов.

Отец и три сына вместе, подвергшиеся нападению татар, храбро защищались, но потерпели поражение. Отец был убит на месте, а сыновей забрали в неволю, так что вестей о них даже от беглецов и шпионов, посылаемых на Буджак, получить было нельзя. Поэтому один дядя остался опекуном и хранил надежду на обширные земли княгини. Тем временем его величество король писал о княгине и приказал наместнику воеводе отослать её на свой двор, чтобы там, достигнув совершенолетия, согласно его воле, была выдана замуж. Но дяде-князю это было не по вкусу. Один из его сыновей был в армии за границей, другой был подле него. Того, как старшего, отец назначил мужем сироты, будучи уверен, что, когда брак будет заключён, король, как это уже не раз бывало, простит и забудет обиды.