Феликс Дан - Аттила. Падение империи (сборник)

– Если б он знал, кто будет наследником моего царства, как увивался бы он теперь возле прекрасной Ильдихо…

Даггар только что начал резко возражать на вызывающую речь Эцендрула, как его слова были заглушены громким шумом у входных ворот. Там раздавалась брань; несколько голосов спорили, перебивая друг друга.

Аттила стал прислушиваться, вытянув шею, и спустил мальчика с колен. Эрлак свернулся клубочком у ног отца и продолжал втихомолку наливать себе вино из кувшина, стоявшего на низеньком столе возле него. Незаметно осушив несколько кубков, Эрлак раскраснелся, как пион; юноша сидел, поводя кругом осоловелыми глазами и мотая отяжелевшей головой.

Заслышав шум, воины бросились было к дверям, чтобы унять и покарать нарушителей тишины, но их грубо оттолкнула чья-то сильная рука. Дзенгизиц ворвался в залу, дрожа от злости, с громким, бешеным хохотом. За ним шел князь Эллак, еще бледнее и печальнее обыкновенного.

Дзенгизиц, года на два моложе брата, был одет в ярко-красный, опушенный мехом плащ из шелковой материи, не доходивший ему до колен. Под ним виднелся короткий безрукавый камзол из дорогого меха, вышитый золотом, причем на левой стороне тела шкура была обращена волосом вниз, а на правой – наоборот, так что одежда казалась наполовину грязно-желтой и наполовину темно-коричневой. На спине юноши висел поверх плаща, на широкой темно-красной перевязи, унизанный жемчугом и драгоценными каменьями колчан со стрелами. В правой руке Дзенгизица были сломанные половинки длинного гуннского лука. Крича и жестикулируя, он гневно потрясал ими в воздухе. Молодой князь сильно походил лицом на Аттилу и отличался всеми признаками монгольской расы, но ему недоставало того величавого достоинства, которым всесильный хан умел внушить уважение к себе даже своим врагам.

Некрасивые глаза навыкате дико блуждали на лице Дзенгизица, а толстые губы подрагивали от злости.

– Убери прочь свои лапы, собака! – крикнул он последнему из воинов, стоявших у дверей, и так сильно ударил его по руке острыми обломками лука, что у того брызнула кровь.

– Кто смеет заграждать дорогу ханскому сыну! – продолжал он. – Я иду к своему отцу и судье! У меня есть жалоба к нему или скорее я здесь обвиняемый, которому нужно оправдаться! – и он снова злобно захохотал.

Дзенгизиц стоял уже против Аттилы, вскочив одним прыжком на эстраду.

– Батюшка, готский выродок хочет на меня жаловаться. Будет гораздо лучше, если я сам расскажу тебе все, как было, и не допущу, чтобы старший брат чернил меня понапрасну. Он сам тоже виноват.

– Что это, ссора между моими сыновьями? Вы оба не правы! – сказал отец, но его сердитый взгляд обратился только на Эллака, медленно входившего в ту пору по ступеням.

– О таких пустяках, право, не стоило бы и толковать, – снова начал Дзенгизиц. – Мы ехали по пыльной дороге, позади заложников. Мне стало ужасно скучно в этом пустынном, безлюдном месте, и я, от нечего делать, вздумал биться об заклад со своим оруженосцем, что могу попасть стрелою без промаха несколько раз кряду между растопыренными пальцами человека, не нанеся ему ни малейшего вреда. «Ты можешь сколько угодно спорить о том, господин, – отвечал мне оруженосец, – потому что никто не согласится спокойно стоять перед твоим натянутым луком и выдержать такое страшное испытание». – «А вот увидишь», – отвечал я и велел одному из заложников, с трудом тащившемуся по дороге под палящими лучами солнца – как раз впереди меня, подойти к дереву и приложить к его стволу свою ладонь с растопыренными пальцами. Заложник был двенадцатилетним мальчиком, сыном побежденного сарматского князя. Ребенок исполнил мое приказание. Я предупредил его, чтобы он не оглядывался, но непослушный мальчишка обернулся в ту пору, когда стрела готова была сорваться с тетивы. В смертельном страхе, негодный трус прижал растопыренные пальцы к лицу. Я хорошенько прицелился и попал, по уговору, между третьим и четвертым пальцем мальчугана.

– Прямо в его левый глаз! – договорил Эллак, дрожа от негодования. – А когда тот громко закричал и стал проклинать Дзенгизица, твой сын пригрозил прострелить ему и другой глаз, если он не уймется. Он уже опять натянул тетиву. Тут я подскочил, вырвал у него лук…

– И сломал его о свое колено! – в бешенстве воскликнул младший брат. – Вот тебе, отец, в доказательство, обломки. – Он бросил куски дерева к ногам Аттилы. – Мой лучший лук! Из-за дрянного мальчишки! Из-за негодного заложника! Накажи сына готки, отец, или – клянусь богиней коней! – я расправлюсь с ним сам еще до наступления праздника!

– А где же мальчик? – спросил Аттила, не моргнув глазом во время рассказа обоих сыновей.

– Он остался на дороге! – коротко ответил Дзенгизиц, пожимая плечами.

– Он умер! – воскликнул Эллак. – Умер на моих руках.

– Вот вам мое решение, неразумные сыновья, – сказал Аттила. – Ты, Дзенгизиц, объяснишь отцу убитого все и отвесишь ему столько золота, сколько весит труп ребенка, разумеется, из своей собственной казны – не из моей. Ты же, Эллак, совершил ужасный поступок, сломав оружие своего брата. Всякий должен хранить и уважать оружие брата, как святыню, и кто сломает его, тот сделает это себе во вред. Ты должен подарить Дзенгизицу шесть луков такого же достоинства. Это тебе легкое наказание; а твое строгое наказание – мое неудовольствие. Прочь с моих глаз! Вон отсюда! Ты, Дзенгизиц, займи место рядом с королевичем скиров, с правой стороны. Слева от него сидит князь Эцендрул, который пусть там и остается. А ты, мой милый мальчик, позаботься угостить хорошенько юного героя, как приличествует его сану.

Эллак бросил взгляд на отца, но напрасно он старался встретиться с ним глазами. Наконец молодой князь низко опустил голову и торжественной поступью спустился с эстрады.

Ему пришлось пройти мимо Ильдихо. Он замедлил шаг, не желая однако останавливаться возле девушки. Между тем королевна поднялась со своего места и плавным, красивым движением смело протянула юноше белоснежную руку. Он схватил ее в порыве признательности, молча поклонился и поспешил оставить залу. Эта сцена не укрылась от проницательных взоров хана. Аттила слегка мотнул головой, и его глаза свирепо сверкнули из-под полуопущенных век.

Еще во время рассказа Дзенгизица в дверях показался новый посетитель; стража почтительно расступилась перед ним. Это был знатный гунн в дорогой одежде, но его блестящее платье было покрыто дорожной пылью. Барашковую шапку на его голове обвивал золотой венок.

Терпеливо дожидался он у порога, пока отец рассудит сыновей.

Потом пришедший торопливо протиснулся между рядами гостей, взбежал на возвышение и упал на колени перед владыкой.