Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Елена Онисимовна, сказалъ Пустовцевъ по французски, прикажите прислугѣ выдти вонъ. Мы должны остаться одни прошу васъ!

Елена сдѣлала знакъ, и прислуга медленно и осторожно вышла изъ гостиной.

– Затворите плотнѣе двери въ людскую и въ прихожую, продолжалъ Пустовцевъ.

Елена взглянула на него вопросительно.

– Затворите, говорю вамъ прошепталъ онъ нетерпѣливо.

Невольно повинуясь властному тону, Елена поспѣшила исполнить требованіе Пустовцева.

Между тѣмъ Marie начинала приходить въ себя. Она открыла глаза; но свѣтъ, ударившій прямо, заставилъ ее опять закрыть ихъ.

– Переставьте лампу на тотъ столъ! сказалъ Пустовцевъ Еленѣ, держа руку Marie.

Елена повиновалась.

– Кто здѣсь? слабо проговорила Marie.

– Я, Валеріанъ, другъ твой.

Несчастная дѣвушка взглянула испуганными очами, и порывисто поднявшись на диванѣ, судорожно вырвала руку изъ рукъ Пустовцева.

И Пустовцевъ….. Пустовцевъ… заплакалъ… Голова его упала на край дивана; глухія, но сильныя всхлипыванія колебали страдальческое ложе его жертвы…

Marie съ недовѣрчивостью и изумленіемъ глядѣла на Пустовцева, на этого гордаго, непреклоннаго человѣка. Онъ – всегда кощунственно смѣявшійся надъ всякимъ выраженіемъ внутренней боли человѣка, онъ – презрительно называвшій горькую слезу каплею пота, проступающаго изъ поръ глазныхъ; онъ – ни разу не погрустившій надъ горемъ человѣка, и всегда готовый гордо встрѣтить находящую бѣду, – онъ плачетъ!.. Съ какимъ-то дѣтскимъ любопытствомъ Marie протянула руку къ головѣ Пустовцева, и старалась приподнять ее, какбы желая увѣриться въ истинѣ скорби своего обольстителя и насладиться его слезами. Пустовцевъ схватилъ эту такъ знакомую ему руку, прижалъ ее къ пылающимъ устамъ своимъ обливая жгучими слезами. Грудь Marie волновалась сильнѣе предняго.

– Marie, сказалъ Пустовцевъ, простишь ли ты меня?

Она опять отдернула руку отъ устъ его.

– Marie! не проклинай хоть меня! Я преступникъ, но я у ногъ твоихъ: я виноватъ, но вѣдь любовь моя безумная привела меня къ тому. О, Marie, Marie! вспомни, и ты вѣдь меня любила!

Бѣдная дѣвушка упала на подушку и залилась слезами.

– Я не выйду отсюда, пока ты не назовешь меня тѣмъ сладкимъ именемъ, которое такъ часто слышалъ я изъ устъ твоихъ!.. Marie! Всю жизнь мою, всѣ думы мои отселѣ я посвящу тебѣ, и честь моя порукою, что я сдѣлаю тебя счастливою!

– Надолго ли? какъ громъ, раздался надъ годовой Пустовцева голосъ Онисима Сергеевича, который незамѣтно вошелъ въ гостиную съ рыдающей женой.

– На всю вѣчность! вскричалъ Пустовцевъ подъ вліяніемъ восторженнаго чувства.

– Ха, ха, ха, ха! Не велика же ваша вѣчность, если мы будемъ считать ее днями! сказалъ Небѣда, стоявшій ровно и какъ будто выросшій въ одну минуту.

– И мгновеніе счастья искупаетъ иногда годы страда"ій отвѵвчадъ Пустовцевъ, гордо смотря въ глаза Небѣдѣ.

– А если и мгновенье это отравлено болѣзнію неизлечимой?

– Любовь моя будетъ самымъ цѣлительнымъ лекарствомъ для вашей дочери.

– Вижу, батюшка, какъ оно цѣлительно! Уйди, Елена, сказалъ Онисимъ Сергеевичъ кротко: тебѣ стыдно быть тутъ. Уйди, другъ мой!

Елена, рыдая, вышла.

– Упреки въ сторону, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ Пустовцевъ, они ни къ чему не поведутъ. Что сдѣлано, того ужь не воротишь. Здѣсь, передъ вами, я винюсь въ преступленіи, и клянусь заслужить, если не любовь вашу, то по крайней мѣрѣ прощеніе себѣ. Честь вашей дочери давно уже принадлежитъ мнѣ; отъ васъ я прошу только руки ея, я увѣренъ, что вы не откажете мнѣ, хоть бы для того лишь, чтобъ покрыть безчестіе имени, драгоцѣннаго и мнѣ и вамъ… Соломонида Егоровна! обращаюсь къ вамъ, какъ къ матери….

– Ахъ, чтожь я могу сказать? едва проговорила, рыдая обезчещенная мать.

– Ничего! твердо произнесъ Онисимъ Сергеевичъ. По дѣламъ вору и мука! Мы, мы, матушка, одни съ тобой виноваты! Пустили волка….

– Папенька, подите ко мнѣ! громко и какъ-то рѣшительно сказала Marie.

Небѣда подошелъ къ ней колеблющимися шагами. Marie наклонила его къ себѣ и сказала что-то на ухо. Онисимъ Сергеевичъ ухватился за столъ и задрожалъ. Marie упала на подушку и закрыла себѣ лицо руками.

– Боже! сказалъ наконецъ Онисимъ Сергеевичъ. Вижу, вижу карающую десницу Твою!.. Валеріанъ Ильичъ, вы поступили подло, безчестно… но не мнѣ судить васъ. Есть Богъ отмститель злаго коварства и всякой неправды! Онъ воздаетъ вамъ за то горе, которымъ облили вы всю мою душу! Онъ заплатитъ вамъ за тотъ стыдъ, которымъ покрыли вы сѣдины мои! Она, – и отецъ указалъ на поруганную дочь, – она отдалась вамъ, не спросясь меня; возьмите жь ее, тоже не спрашиваясь меня! Когда въ преступной душѣ вашей скоплялся гнусный замыселъ, вы не просили моего благословенія, ибо преступнаго и гнуснаго не благословляютъ; не просите жь и теперь, ибо не поднимется рука моя благословить преступниковъ!..

Marie вскрикнула. Соломонида Егоровна бросилась къ ней со спиртомъ. Небѣда продолжалъ твердо и невозмутимо:

– Я удержу языкъ мой отъ проклятія… оно пало бы на меня, глупаго и виновнаго отца! Но не будетъ вамъ счастья, ибо вы хотѣли пользоваться имъ воровски; не будетъ вамъ долголѣтія, ибо вы не уважили сѣдинъ отца и преклонныхъ лѣтъ матери! Валеріанъ Ильичъ!.. Вы тайно отъ меня вошли въ родство со мною, и заставили старика со стыдомъ признать это родство; вы зять мой, но никогда не будете моимъ сыномъ! слово мое вѣрно. Кончайте жь теперь то, что начали! Мое тутъ дѣло сторона. Прощайте!

И Онисимъ Сергеевичъ быстро вышелъ изъ гостиной. Захлопнувъ за собой двери кабинета, онъ два раза повернулъ ключъ въ замкѣ, оставивъ другія дѣйствующія лица доигрывать эту грустную драму… Пора однакожь и предъ вами, читатель мой, спустить занавѣсъ; развязка слишкомъ очевидна, чтобы досказывать ее до конца. Слава Богу еще, что при этихъ сценахъ не было Жорженьки, а то, право, не знаю, какъ выдержали бы роли свои главные персонажи этой драмы. Юный питомецъ Пустовцева и Чикарскаго пріѣхалъ поздо на извозчикѣ препьяный-пьяный, что впрочемъ на этотъ разъ было довольно кстати, потому что устранилась неизбѣжная надобность посвящать его въ эту минуту въ семейныя тайны.

На тойже недѣлѣ начались приготовленія къ свадьбѣ. Онисимъ Сергеевичъ рѣшительно не выходилъ никуда и не вмѣшивался ни во что. Онъ всѣми мѣрами избѣгалъ даже встрѣчи съ Пустовцевымъ, и обычныя привѣтствія знакомыхъ раздражали его страшно. Ни жилая служить баснею цѣлаго города, Небѣда немедленно подалъ въ отставку, и съ нетерпѣніемъ сталъ ожидать минуты, когда позволено ему будетъ выбраться изъ омута сплетней, толковъ и злословія, которые кишмя кишели чорными гномами въ самой атмосферѣ, его окружавшей. Онисимъ Сергеевичъ, на время свадьбы, уѣхалъ въ имѣніе, состоявшее подъ его опекою. Тихо и скромно отпраздновали бракосочетаніи Marie съ Пустовцевымъ въ одной ближайшей къ городу деревнѣ, и молодые супруги начали свои медовые мѣсяцы, уже отравленные горькой полынью…