Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

У самаго подъѣзда къ кладбищу стоялъ дорожный экипажъ; онъ медленно отъѣхалъ въ сторону, замѣтивъ приближеніе печальной колесницы. Снявъ шапку, приподнялся кучеръ на козлахъ и сталъ набожно креститься. Гробъ внесли въ ограду. У часовни Надежды Софьиной стоялъ какой-то господинъ, одѣтый по дорожному. Онъ только что кончилъ молитву, и на глазахъ его еще не высохли слезы тихой христіанской грусти и теплаго чувства. Проѣзжій повернулся и спросилъ проходившаго мимо гробокопателя: кого это хоронятъ?

– Пустовцеву-съ, – барыню, отвѣчалъ гробокопатель, проворно удаляясь.

Проѣзжій задрожалъ; обѣими руками оперся онъ о холодную стѣну часовни, и слезы ручьемъ полились изъ необсохшихъ еще глазъ его.

Это былъ Софьинъ.

Вдругъ по всей толпѣ электрическою искрой пробѣжало какое-то смятеніе.

– Что такое? спрашивали одни.

– Застрѣлился, отвѣчали другіе.

– Кто?

– Пустовцевъ.

И устрашенная толпа разошлась съ кладбища, и никто не пошелъ въ домъ, покинутый страдалицей и заклейменный самоубійствомъ отступника.

На другой же день къ ночи видѣли бѣлый, сосновый гробъ, вывозимый за городъ полицейскими служителями, въ сопровожденіи квартальнаго, да двухъ какихъ-то бабъ и полупьянаго инвалида, безпечно разсуждавшихъ о произшедшемъ. Прохожіе останавливались на минуту, но не видя ни крѳста, ни иконы, удалялись, не сказавъ даже покойнику "царствія небеснаго". А въ модной рестораціи, мимо которой везли бѣлый сосновый гробъ, раздавался громкій, но невѣрный голосъ Племянничкова, распѣвавшаго во все горло: "вотъ развалины тѣ! На нихъ печать проклятья; на нихъ отяготѣлъ правдивый гнѣвъ Небесъ!"

Конецъ.