Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

У меня не было ответа: это заразителыюе честолюбие согрело кровь в моих жилах, заставило и мое сердце биться громче. Среди видов первобытной природы при спокойном лунном сиянии Нового-света, Старый-свет звал своего сына и во мне, колонисте душой. Но мы все ехали-ехали, и воздух, хоть и живительный, но успокоивающий, возвратил меня к любви мирной природы. Вот и овцы, снеговыми глыбами, спят освещенные звездами!.. слушайте!.. приветствие сторожевых собак; вот блестит свет из полуоткрытой двери. И, остановившись, я громко сказал:

– Нет, много славы закладывать основание сильного государства, хоть и не прославят вашей победы трубы, хоть и не осенят лавры вашей могилы.

Я оглянулся, в ожидании ответа от Вивиена, но, прежде нежели я кончил говорить, он ускакал вперед от меня, и я видел, как дикия собаки отбегали от подков его лошади, в то время, как он несся по мураве при месячном сияньи.

Недели и месяцы проходили, и, наконец, пришли ответы на письма Вивиена; слишком верно предвидел их содержание. Я знал, что отец мой не будет противиться горячему и обдуманному желанию человека, который теперь уже достиг полной силы рассудка и которому, поэтому, должна была быть предоставлена свобода в выборе своего поприща. Уже много времени спустя увидел я письмо Вивиена к моему отцу; его беседа мало приготовила меня к трогательному признанию ума, замечательного столько же по своей силе, сколько по своей слабости. Родись он в средние века или подвергнись влиянию религиозного энтузиасма, он, с своей натурой, стал-бы бороться с врагом в пустыне, или пошол-бы на неверного, босый, заменив броню власяницей, мечь крестом! Теперь нетерпеливая жажда искупления приняла направление более мирское, но в его усердии было что-то духовное. И эта восторженность смешивалась с такой глубокой задумчивостью. Не дайте вы ей исхода, она обратилась бы в бездейственность, или даже в безумие; дайте исход, она оживит и оплодотворит на столько же, на сколько увлечет.

Ответ моего отца на его письмо был таков, как должно было ожидать. В нем припоминались старые уроки о различии между потребностью к самосовершенствованию, никогда не бесплодною, и болезненною страстью к похвале, которая заменяет совесть мнением суетного света, называя его славой. Но в своих советах отец не думал противиться решимости, так твердо направленной, а скорее старался руководить ее на предполагаемом пути. Необъятно море человеческой жизни. Мудрость может дать мысль путешествия, но нужно ей сперва взглянуть на свойства корабля и товаров, которые придется менять. Не всякое судно, отплывающее из Тарса, может привезти золото Офира; но неужели за это гнить ему в гавани? Нет, вы дайте ему погулять по ветру с распущенными парусами! Что касается до письма Роланда, я ожидал, что в нем будет и радость и торжество; радости не было, а торжество, хотя и было, но спокойное, серьезное и сдержанное!. В согласии старого солдата на желание сына, в полном сочувствии к побуждениям, столько сродным его собственной натуре, пробивалась видимая грусть: казалось даже, он как, будто-бы принуждал себя к этому согласию. нисколько раз перечитав это письмо, я едва разгадал чувства Роланда в то время, как он писал его. Теперь, по прошествии столького времени, я вполн понимаю их. Пошли он в огонь сына мальчиком свежим в жизни, не знающим зла, исполненным чистым энтузиасмом его собственного юношеского пыла, он со всею радостью солдата заплатил-бы эту дань своему отечеству; но здесь он видел гораздо-менее увлечение, нежели желание искупления; и с этою мыслью допускал предчувствия, которые иначе и не имели-бы места, так что по концу письма можно было подумать, что его писал не воинственный Роланд, а робкая, нежная мать. Он советовал и умолял не пренебрегать никакою предосторожностью, убеждая сына, что лучшие солдаты всегда были и самые-благоразумные: и это писал пылкий ветеран, который, во главе охотников, влез на стену при ***, с саблею в зубах!

Но каковы-бы ни были его предчувсивия, Роланд, получив письмо сына, поспешил исполнить его желание, выхлопотал ему чин в одном из действующих в Индии полков; патент, написанный на имя сына, с приказанием отправиться к полку как можно скорее, был приложен при письме.

Вивиен, показывая мне на имя, написанное в патенте, воскликнул:

– Да, теперь я опять могу носить это имя, и оно будет священно для меня! Оно поведет меня к славе, или мой отец, не стыдясь меня, прочтет его на моей могиле!

Вижу его как теперь: он стоял приподняв голову; темные глаза его горели каким-то торжественным огнем, его улыбка была так искренна, его лицо выражало столько благородства, как прежде не замечал я никогда. Уже ли это был тот человек, которого страшный цинизм отталкивал меня, чье дерзкое покушение потрясло всего меня, тот, кого я оплакивал как несчастного отверженца? Как мало благородство выражения зависит от правильности черт и от соразмерности частей лица! На каком лице написано достоинство, если не оживлено оно высокою мыслью?

Он уехал, он оставил за собою какую-то пустоту для меня. Я так привык любить его, я так гордился, когда другие ценили его. Моя любовь была род себялюбия: я смотрел на него отчасти как на дело моих рук.

Долго не мог я с спокойным сердцем возвратиться к моей пастушеской жизни. Перед отъездом моего двоюродного брата, мы свели все счеты и поделили барыши на части. Когда Вивиен отказался от содержания, которое давал ему отец, Роланд, тайно от него, вручил мне сумму, равную той, какую внес и я, и Гай Больдинг. Роланд занял эту сумму под залог, и хотя процент на этот заем, в сравнении с прежним содержанием сына, была издержка незначительная, но капитал был гораздо полезнее для сына, нежели ежегодный пансион. Таким-образом общий капитал наш простирался на 4500 ф. с., сумму довольно значительную для колонистов в Австралии. Первые два года мы не приобрели ничего, употребив большую часть первого года на изученье нашего ремесла у одного старого колониста. Но в конце третьего года стада наши весьма расплодились, и мы получили выгоды, превышавшие всякие надежды. К отъезду брата, на шестом году, на долю каждого приходилось по 4000 ф. с., исключая ценность двух наших ферм. Вивиен сначала хотел, чтоб я отослал его долю отцу, но потом сообразил, что Роланд ни за что не возмет её и было решено, чтоб она осталась в моих руках, чтоб я пустил ее в оборот и высылал ему 5 % остающееся за тем в прибыли употреблял на приращение его капитала. Таким-образом я распоряжался 12000 ф. с., и мы могли считать себя весьма-порядочными капиталистами. С помощью Патерсона я увеличил стадо рогатого скота, и, через два года по отъезд Вивиена, продал и стадо и ферму чрезвычайно выгодно. Так-как, в то же время, наше овцеводство шло чрезвычайно-успешно, и я уже пользовался по этой части прекрасной репутацией, я рассудил, что мы теперь можем распространить наши занятия на новые обороты. Ухватясь вместе и за мысль переменить место моих действий, я предоставил Больдингу надзор за овчарнями, а сам отправился в Аделаиду, потому-что слава нового города начинала уже возмущать спокойствие Австралии. Я нашел дядю Джака по близости Аделаиды в прекрасной вилле, живущим со всеми признаками колониального богатства; по-видимому слухи не преувеличили нажитых им барышей: дяди была на луке не одна тетива, и казалось каждая из его стрел долетела до цели. Я уже считал себя довольно-знающим и опытным, чтобы решиться воспользоваться идеями Джака, не боясь разориться, если вступлю с ним в компанию: мне показалось справедливым употребить его ум на поправление состояния тех, кого его мечтательность, следуя Скилю, так сильно расстроила; и здесь я должен признаться с благодарностью, что многим обязан его изобретательности. исследования и розыски по делу рудников показались неудовлетворительными м. Беллион: они и были открыты уже несколько лет спустя, но Джак был убежден в их существовании, и купил на собственный счет и за бесценок участок бесплодной земли, в уверенности, что он рано или поздно сделается его Голкондой. Так-как разработка рудников была отложена, то ксчастью не состоялось и открытие депо грока и съестного, и дядя Джак участвовал в основании Порт-Филиппа. Пользуясь его советом, я в этом новом предприятии сделал кое-какие небольшие приобретения, которые сбыл с значительной выгодой. Не забыть-бы мне однакож упомянуть здесь вкратце, что, со времени отъезда моего из Англии сталось с министерской карьерой Тривениона.