Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Его также здесь ожидали.

Пришёл и пан Михал Залеский, который хотел сопровождать короля в осмотре каналов, любимец князя, – и этот также заверил, что немедленно будет принят.

Королю ничто лучше быть не могло, как побыстрее избавиться от Радзивилла, с которым не знал ни как, ни что говорить; он должен был делать вид грубого, весёлого, а это ему не удавалось.

Странными были отношения этих двух людей, ничем друг на друга непохожих, принадлежащих к двум вполне разным мирам и имеющих вкусы, как небо от земли различные.

Станислав Понятовский, воспитанник пани Геофрин, принадлежащий к самому изысканному европейскому обществу, вежливый, ровный, вечно играющий какую-то роль, никогда почти не открывающий своей мысли, превыше всего ценящий формы и элегантность, учёный, лингвист, эрудит, острослов, мягкий и приятный, кокетливый как женщина, он не мог ни прийтись по вкусу, ни быть понятым ближе чудаком старого кроя, привыкшим к превосходству везде, редко когда трезвого, вовсе неценящего слов, фамильярного даже до бахвальства, а за всё остроумие имеющий самые фантастические выдумки и басни.

Даже для короля воевода измениться не мог, не умел, нужно его было таким принимать, каким был.

Но можно себе представить мучения этого утончённого остроумца, когда ему пришлось подстраиваться к странному тону того, которого в королевском кругу называли литовским медведем.

Для их обоих было пыткой более долгое общение, а кроме того, Станислав Август, всегда и для всех чрезвычайно вежливый, был вынужден налегать на сладости и лесть, и принимать от воеводы такие неловкие бросания в нос кадилом, что часто от смеха, слушая, едва можно было удержаться.

Радзивилл поначалу всегда бывал несмелый, как бы надутый, но немедленно потом пускался в обычную свою болтовню, в которой остроумие заменяло несравненное бахвальство самых диких выдумок. Счастьем, всегда вина, рюмок, виватов хватало для веселья и успокоения воеводы. Наитруднейшим заданием для Радзивилла было выступление с речью, а речи ещё в это время были необходимы, никто и ничто от них освободить не могло.

Князь имел запас нескольких фраз, впрочем, говорил всегда у бока кого-то своего, кто ему подсказывал. В этот раз взял это на себя Платер, а все согласились на то, что по причине позднего часа, нехватки времени и т. п. речь должна быть недлинной. Он застал в освещённой комнате уже ожидающего наисветлейшего пана с ксендзем епископом Нарушевичем, Хрептовичем и адъютантами. Как всегда в таких случаях, король имел на устах ту весёлую улыбку, которая с них никогда почти не сходила. Выражение его лица было полным нежности, как если бы он чувстовал себя по-настоящему осчастливленным свиданием с «наилучшим из своих друзей».

Для князя было невозможным ответить на эту игру физиономии, к которой не был привыкшим, он только облачился в великую серьёзность, докучливую и неприятную, но, по счастью, не долго длившуюся.

Платер встал так, чтобы мог ему подсказывать, и князь выразил свою радость от лицезрения облика наисветлейшего пана; приветствовал его от имени граждан княжества своего и воеводства, а вместе с тем сообщил, что дом (не он сам) Радзивиллов благодарен был бы своему королю, если бы он соблаговолил принять в Несвиже гостеприимство и несколько отдохнуть после трудного путешествия.

Всё это пан воевода повторил как молитву за матерью, не без запинки, потому что должен был кусать себе язык, чтобы своего «пане коханку» не втискивать в каждое слово, отдохнул тогда лишь, когда Платер замолчал и, согласно уговору, слегка потянул князя за рукав в знак того, что доехали до конца.

Король, который слушал с восторженным выражением на бледном и уставшем лице, тотчас начал отвечать с такой сердечностью, как если бы с домом Радзивиллов был в самых близких, непрерывных приятельских отношениях. Он благодарно принял приглашение, заверил, что будет счастлив и т. д и т. д.

Сразу после этого официального приветствия разговор упал на тон ниже. Король спросил о дороге, воевода похвалился быстротой, с какой её преодолел, и доложил, что немедленно должен возвращаться назад, чтобы сообщить радостную новость своему дому. Он даже заверил наияснейшего пана, что в Бельске отдыхать не будет и безотложно поспешит возвратиться в Несвиж.

Вся эта аудиенция, таким образом, не длилась и получаса, и король, очень приветливо попрощавшись с милостивым князем: «До свидания, пане воевода» – скрылся в спальне, а князь с Комажевским и Бишевским вышел, приглашая их к себе. Служба князя, тем временем, в постоялом дворе, перед которым стояли кареты, приготовила ужин и напитки, потому что воевода был голоден, день жаркий, а Комажевский не запретил себе рюмки.

Радзивилл, отделавшись от тяжести аудиенции, в самом лучшем настроении болтал почти до нелепостей о своих путешествиях, гордясь быстротой, с какой прибыл в Бельск и обещая также вернуться. В комнате, в которую вошли, всё уже стояло в готовности и воевода сразу же велел налить огромную рюмку с выбитыми на ней трубами, поднимая её за здоровье наисветлейшего пана. Комажевский же поспешил внести взаимно виват князю воеводе и дому Радзивиллов, который все исполнили венгерским вином, как кажется, привезённый из Несвижа. Вино прояснило лица и вернуло утомлённым резвость; на столе холодного и горячего мяса, фруктов, лакомств стояло множество. Все сели, а князь снова начал рассказывать о путешествиях, особенно же об экспедициях в Тунис и Морокко, где никогда в жизни не был. Притом вспоминал о том времени, когда спасался от опасности, потому что в пустыне песком был засыпан караван, и только хладнокровию князя и карманному меху они были обязаны своим спасением. Среди рассказа густые рюмки следовали друг за другом. Между тем лошадей уже запрягали в карету и, высушив последнюю бутыль, князь попрощался с Комажевским, без проволочек отъезжая в Несвиж…

В то время, когда это происходило, и князь оставил Несвиж, где его заменяли пан Северин, князь Иероним и генералова Моравская с мужем, Филиппек Понятовский сидел, как на тлеющих углях, ожидая прибытия короля и опьяняясь наикрасивейшими надеждами.

Изменения в его настроении, расположении и способе обхождения с панной Моникой постоянно его беспокоили. Она чувствовала, что что-то произошло или что-то готовилось, чего перед ней скрывал Русин. Поэтому она решила, пользуясь отсутствием князя и немного большей свободой, изучить Понятовского, начиная сначала от мечтаний и до опьянения. Русин давал ей делать с ним что хотела, но он до сих пор был замкнут. Смеялся, шутил, но вместе с тем клялся, что никаких таин не имел.

Панна Моника не спускала с него глаз; она дошла до того, что он очень часто имел конференции с Шерейкой, но из этого она ничего заключить не сумела.