Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

– Ваша светлость, – прервала Моника, – нет ещё ничего, ничего не случилось… Со всем справиться можно. Пусть князь мне поручит, я исполню наказ.

– Так! Пане коханку, – сказал князь, ломая руки, – но что тут теперь делать?

Он начал живо прохаживаться.

– Можно было бы его запереть на это время, – воскликнул он, – но от этого возникнет потом такой протест, что я его не оплачу, и сделают из этого криминал! Просить же этого глупца, чтобы тихо сидел в углу, не могу. Королю такого Понятовского из-под тёмной звезды не проглотить. Он должен подумать, что я ему его умысленно сюда привёл, уговорил, чтобы допечь.

Воевода беспокойно прохаживался по кабинету, двигая руками, крутя усы, пожимая плечами, когда Монисия подошла к нему, целуя руку.

– Пусть князь только скажет, что мне делать, и я ручаюсь, что исполню поручение, и Понятовского никуда не допущу!

– И даже, чтобы о нём тут не болтали! – прервал воевода. – Никто о нём знать не должен. Потому что и я сам, и смотрители, никто к нему не может прикасаться. Каким хочешь способом заткни ему уста, пане коханку, и чтобы ничего не решался показывать, и никому о том ни слова.

Моника успокаивающе улыбнулась.

– Пусть князь подумает, – проговорила она, – я, хотя бы пришлось, не знаю, что для князя сделать, сделаю так, что ни Понятовского, ни петиции его король не увидит.

– Наипростейшая вещь была бы – запереть его в тюрьме! – повторил князь. – Но тут ничего не скроешь. Раструбят! Кто! Что! Понятовский! Князь его боялся. Обидел его… шляхтич…

– Ваша светлость, – прервала Моника ещё раз. – Это всё сделается без вас, я устрою.

В другой комнате послышались шаги; Радзивилл указал Моники на дверь, в которую она проскользнула, когда затем всунулся генерал Моравский.

Он застал шурина ещё таким взволнованным, что наперёд его спросил:

– Что же, как спалось?

– Сон имел недобрый! – ответил воевода. – Мне снилось, что меня Понятовский за горло душил.

Генерал рассмеялся.

– Я уверен, – добавил Радзивилл, – хоть я тут волосы из-за него себе выдираю, а окончится на том, что никто не будет доволен, и король уедет кислый.

– Но что же опять за имаджинация! – подхватил Моравский. – Почему это должно быть так? Всё идёт как по маслу. Зверя живого и убитого навезли предостаточно; с Бьялы, что хотел князь, прислали. Эстко рисует, даже страшно. Такую Жадность пальнул, что на неё смотреть нельзя. В Альбе всё приэлегантно.

Князь вздохнул.

– Вы все и я тоже слепой, – сказал он. – Тут что-то планируется такое, что мы не заметим, когда нашу тяжёлую работу лихо возьмёт.

За Моравским вошёл пан Северин, потом князь Иероним; воевода немного посмеялся, но до вечера остался задумчивый и сдержанный. Видели, что его что-то беспокоит; причины никто не мог разузнать.

Моника от радости, что ей так хорошо удалось, напевала в этот вечер не только Филона, но такие песенки, какие никто никогда от неё не слышал.

Назавтра утром, Довгелло, придворный князя, незаметно зашёл из гардероба к Мониси и шепнул ей, чтобы шла к князю. Воевода уже ждал её.

– Я очень хорошо понимаю то, – сказал он, – что ты, шутница этакая, не для моей милости этим занимаешься, но мне это на руку. В Ставках есть пять хат холопов, вся усадебка и неплохого угодья. Ты будешь это всё иметь, а избавь меня от этого Понятовского, пусть тебя выкрадет, а ты его задержи там за шею, пане коханку, пока король не уедет.

– Тогда князь хочет, чтобы разговорилось и разнеслось, что был здесь Понятовский, – начала Моника, – а что люди с того распродадут? На что это всё? Я его на эти несколько дней запру и живая душа об этом не будет ведать.

– Выбирется, – сказал князь, – а я гайдуков моих в помощь дать не могу!

– Гайдуков? – сказала смело Моника. – На что мне они? У меня есть шесть-семь фермерских девок, которые будут следить за дверями. Впрочем, я также смотреть должна и не дам ему двинуться, а меня он послушает. Вся штука в том, чтобы его вовремя к себе притянуть и чтобы сам князь приказал охмистрини Дересневичевой, чтобы она, не спрашивая, делала то, что я говорю.

Лицо воеводы рассмеялось.

– Как мне Бог милый, пане коханку, – воскликнул он, – но ты одна. Шесть девок с лопатами или с мётлами и конфискованный шляхтич. Хорошо ему так будет, а зачем Понятовским зовётся и у Радзивилла служит!

Князь очень тихо смеялся. Моника триумфовала.

– Только, чтобы мне шума никакого не было.

– Не пискнет, – воскликнула девушка. – Я ему скажу, что его гайдуки стерегут по приказу князя, но девок поставлю у дверей.

Воевода погладил подбородок.

– Но сама же будь милосердна к нему, – дабы ему в тюрьме не было очень тоскливо. Гм! Понимаешь.

Монисия скромно опустила глаза.

– И смотри, чтобы мне о том не болтали, – добавил князь воевода. – Когда король отъедет, всё устроится… вознаградится, а теперь тишина! И чтобы его не всполошить!

Моника покачала головой.

– Всё-таки князь видит, что я не так глупа и знаю, что нужно делать.

Воевода пошёл к столику возле кровати, достал огромную, длинную дорожную сумку из зелёного шёлка, высыпал из неё горсть дукатов и бросил их в подставленный фартучек девушки.

– Приказываю там бутыль вина ему дать… чтобы не говорил потом, что его морили и пить ему не давали.

Говоря это, он указал на двери, дал знак Мониси и шепнул:

– Получится хорошо, помни!

В этот день по лицу князя все могли прочитать, что он приспосабливал какую-то фиглю, от которой был очень рад, но его не расспрашивали, так как имел временами такие фантазии, что упорно молчал… готовя какой-то сюрприз.

Король ехал дальше из Бельска, всюду по дороге торжественно привествуемый, принимаемый со старопольским гостеприимством. Та обязательная королевская улыбка, которая с утра до ночи не сходила с уст Понятовского, сопровождала его в путешествии. Можно во многом упрекнуть характер Станислава Августа и самые близкие к нему защитить его не могут от обвинения в слабости, отсутствии энергии, постоянства и настойчивости, но самый больший недруг не может отрицать, что сердце имел он доброе. И именно эта мягкость делала его слабым.

Он рад был на протяжении всей жизни не только нравиться всем и быть им полезным, но даже грустью и заботами своими не хотел им чинить самой маленькой неприятности. Потому также вечно и всегда показывал себя удовлетворённым, довольным, счастливым, хотя в сердце болел и мучился. И в этом вынужденном путешествии, а тем более в посещениях Несвижа, король легко предусмотрел, каким неприятностям он должен подвергаться, но чувствовал себя обязанным показывать постоянно восхищение, радость и благодарность. Для тех, кто могут завидовать судьбам монархов, достаточно было бы представить себя в этой роли, чтобы убедиться, какой неволей есть мнимое счастье царствующих, подчинённых постоянному этикету, вынужденных служить по целым дням и редко могущих делать то, что нравится им. Каждое движение, заранее обдуманное, заранее предусмотренное, вписанное в программу, делает жизнь невыносимой ролью, которую он принуждён играть. Испытывал это Станислав Август в этом пуешествии, быть может, больше, нежели когда-нибудь, так как, за исключением нескольких часов ночного отдыха, не имел ни момента свободного для себя.