Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Ядзя сильно зарумянилась.

– А это прекрасно! Вы мне не верите! Тогда мы квиты с дружбой, когда так.

Янаш сложил руки.

– Верю!

– Говори, как на исповеди – я не выдам.

– Вы знаете, что случилось? Мы блуждали весь Божий день. Мы наткнулись на какой-то татарский лагерь, виденный вдалеке, клянусь, что татарский.

– Иисус! Мария! – крикнула Ядзя, складывая руки и бледнея.

– Но Доршак смеётся, ручается и присягает, что это была наша пограничная стража, которая так по-татарски привыкла стоять лагерем.

– Э! Доршак! – бросила девушка. – Опиши мне, пан, я такая любопытная.

Янаш с самыми точными деталями начал рассказывать всю экспедицию, как им показался лагерь, кони и шатры.

– Поскольку, как оказывается, я ошибся, – заявил он в итоге, – пусть панна Ядвига ничего уже о том не вспоминает. Завтра мы едем уже с Доршаком.

Ядзя задумалась, вздохнула.

– А мы? Когда поедем?

– Дорогая панна мечниковна, – прервал Янаш, – не настаивайте слишком. Кто знает, что в этих горах и околице скрывается! Прежде чем пани мечникова сможет выехать, позвольте мне хорошенько объехать этот край вокруг. На Доршака полагаться нельзя.

– Знаешь, – прервала Ядзя, – он жену свою ночью неизвестно куда отправил – её нет уже в замке.

– Стражи всю ночь стоят, никто не выезжал.

– Но её нет.

– Дивная вещь! – выдал Янаш.

Вышедшая мечникова не много узнала от Корчака. Он сам избегал более долгого разговора и сразу вышел. Внизу ждал его Никита.

– Панечку, Доршак лжёт, – шепнул он, – это были татары! Я спрашивал людей. Но почему он скрывает это? На что ему нужно, чтобы мы о татарах не знали, подумайте же, это злой человек.

– Тихо же! До завтра! Завтра нас четверо, он один, посмотрим… это должно выясниться.

– Э! – буркнул Никита. – Что тут долго думать и говорить, это явный предатель, я бы его в палку сразу скрутил… а иначе бы всё выяснилось. Пока он нас туманить будет, никогда правды не узнаем.

Корчак дал ему знак, чтобы молчал, и на том кончилось.

На ночь, как обычно, расставили стражу, Никита её обходил. Осторожность была, может, избыточная, но Янаш видел потребность в ней. Лучше было чересчур, чем слишком мало, быть начеку. На рассвете они собирались выезжать. Никита ещё на кануне, бледный, разбудил Янаша.

– А что? Время? – воскликнул он, вскакивая.

– Времени будет достаточно, – выдал Никита, – есть кое-что другое.

– Что же? Что?

Парень постоял минуту молчащий. Махнул рукой.

– Тут зло, тут всё плохое, – вздохнул он, – тут души каятся.

– Что такое? – подхватил Янаш.

– Говорю, пан, здесь души в этих пустошах каятся…

Вера в эти стонущие души, кающиеся и просящие молитв у живуших, в то время была всеобщей. Янаш так же хорошо верил в них, как и Никита.

– Послушайте, – говорил придворный, понижая голос и крестясь. – Вам известно, что я ночью обхожу стражу, и сегодня также три раза вставал, так как Галабурда, лишь бы сел – тогда спит, а когда спит, то можно у него и ботинки поснимать – не услышит. Я как раз был на страже, обхожу полностью стену замка, как надлежит. Когда спустился со стен во двор, в углу, было тихо, как мак посеял, словно слышу под моими ногами стон. Я испугался и плюнул. Говорю здравицу. Слушаю. Стоны, но так, как из-под земли и так, словно бы человеческим плаксивым голосом, а потом стук, будто бы подо мной. Всякий дух Бога славит; волосы у меня на голове стали дыбом. Говорю вторую здравицу – стоны. Не выдержал и убежал.

– Ты трус. Ветер дул откуда-нибудь и завывал, – бросил Янаш.

– Ветра ни капельки не было. Трус! Можете ли вы про меня такое говорить, послушайте сами, – говорил жалобно Никита. – Трус! Я живого человека не боюсь, но с духами не воевать грешному человеку. Я сам себе сказал: трус, вот! Через час прихожу во второй раз. Только приблизился к этому месту, было тихо, а чуть я ступил на камни, снова стоны! Я сделал знак святого креста и сбежал. Не было спасения.

Янаш уже набросил на себя бурку, на небе едва серело.

– Проводи меня туда, – воскликнул он.

Никита, хотя неуверенно, встал и пошёл впереди. Во дворе было пусто. Люди ближе к утру заснули на посту, на небе чуть серело. В воздухе – тишина.

Осторожно подошли к углу стены. Янаш шёл следом за проводником. Остановились. Никита, обутый в толстые башмаки, едва наступил на брусчатку, когда, действительно, как бы сдавленный крик и зов послышались вдалеке. Нельзя было хорошо распознать, откуда он исходил – казалось, он выходил из-под земли.

Волосы у обоих на голове зашевелились, они начали потихоньку молиться.

– Никита, никому об этом ни слова, – выпалил Янаш. – Ксендз Жудра совершит мессу и будет спокойно.

– Э! Э! Как-то это так стонет, – сказал Никита торжественно, – одна мессачка ему не поможет.

Покивал головой. Какое-то время ещё слушали. Голос, словно уставший, умолк. День занимался и серый свет всё отчётливей давал различить предметы. Янаш одновременно услышал, что в первом дворе люди уже вставали и шли к лошадям, поэтому он велел Никите готовить их для себя и людей. За прерванный сон уже не было времени себя вознаградить.

С грустным каким-то впечатлением Корчак начал одеваться. Когда потом на знак, что кони готовы, он спустился вниз, нашёл Доршака уже в седле с великой фантазией, борзые, вытягивающиеся после сна, были при нём… люди в готовности, и хмурым утром, которое, однако, обещало проясниться, отправились на объезд границ.

Предоставленные почти по целым дням сами себе либо забавляющиеся старыми рассказами, хорошо им известными от ксендза Жудры, мечникова и Ядзя вовсе не скучали. Появилось у них теперь занятие с приведением в порядок того добытого сокровища, какое оказалось полностью таким, каким его описал владелец. Очищали драгоценности, сгнившие ящики должны были заменить новыми. Мечникова радовалась, что мужу, который, идя под Вену, был вынужден выдать много денег на экипировку, привезёт захваченную так счастливо добычу из прошлого. Ядзя с любопытством осматривала все замковые углы. Из двух угловых бастионов вид на околицу был очень красивый. Она всходила на них по каменным лестницам. Наверху широкий парапет позволял удобно сесть. Она проводила там ясные часы за рассматриванием околицы, пустых пожелтевших гор. Быстрые её глаза в неизмеримом отдалении могли увидеть наименьшнее движение. Но редко что-либо прерывало тишину и покой этой заклятой околицы. Мёртво, недвижимо стоял этот огромный пейзаж, по которому, пожалуй, пролетающая тучка пробегала брошенной тенью. Издалека, как серебряная лента, выдавалась речушка, а обнажённые скалы – как призраки среди зарослей. Кроме этого, на верхушке стены, которую ветры покрыли пылью, росло множество мелких трав, мхов и даже кустов, нанесённых ураганами с полей в зёрнах… Там были птичьи гнёзда и стаи их поднимались над стенами. Вид был грустный, но великолепный. Из-за первой полосы холмов высовывалась другая, как бы покрытая сероватой занавесью тумана, а кое-где вершины ещё более отдалённых холмов, казалось, тонут в тучах.