Жюль Гонкур - Шарль Демайи

Через пять минут все стряпали на удивление. Посреди своей наводненной кухни кухарке оставалось только смеяться. Молланде очень аккуратно чистил куропаток. Нашет зажигал печь. Кутюра собирался делать сложный соус. Монбальяр, с часами в руках, считал минуты, стоя над яйцами, приготовление которых он взял на свою ответственность. Даже Шарль, казалось, был занят чем-то: он смотрел на печку.

– Да ну же, мой милый! – говорил ему Кутюра, – это стыдно… Делай хоть что-нибудь, по крайней мере.

– Тише! – отвечал Шарль с серьезным видом, – быть может, я сделаю яичницу.

– А я-то? – сказала Марта, подколов свою голову булавками, – или вы думаете, что я буду только смотреть на вас?

– Ах, правда, – сказал Монбальяр, – надо, чтобы хозяйка работала.

– Надо, чтобы хозяйка работала, – повторил Молланде, сдувая с груди перья от третьей куропатки. – Она очистит персики для оладий.

– Ах, да, – сказала Марта, вытаскивая из кармана ножичек с серебряной ручкой.

К досаде поваров, кончили тем, что принялись завтракать. Завтрак был очень веселым. Утреннее настроение не прекращалось. Говорили остроты, смеялись.

– Дети мои, – сказал Монбальяр за десертом, – могу вам сообщить, что «Скандал» отлично идет… В этот месяц мы заработали сумасшедшие деньги… так, что если это продолжится, я найму Одеон, чтобы поместить там контору для подписки! Там будут играть Сбор, пьесу с ящиками, каждый вечер!.. Теперь «Скандал» богат… и они могут издавать газеты… Маленький Камилл издает, Брендю тоже… Что касается меня, я желаю им успеха… Что мне за дело? А пока мы должны были на этот раз сделать двойное число экземпляров номера… И потом, если они мне надоедят, знаете ли, что я сделаю? Я буду выпускать газету два раза в неделю… и мы увидим. Кстати, вы возвратитесь сюда на будущий год, Демальи?

– Надеюсь, что нет, – сказал Шарль, – я поправлюсь на будущий год.

– Дело в том, что я был бы вашим соседом… Да… дело еще не кончено, но я приторговал маленький павильон в двух лье отсюда… Мне понравилось здесь. Достаточно я глядел, как растут подписчики… Мне хочется пожить в деревне… все удовольствия в природе… и потом недвижимость – это почва! Я займусь чем-нибудь… Я способен сделаться даже мэром… Ты видел дом, Молланде, а сад, не правда ли как мило? – обратился он к Молланде, чтобы уколоть его тайные мечты. – Есть, где присесть, дети мои! Пять десятин!.. Деревня! она продлит мою жизнь на неделю, вы увидите! И если когда-нибудь малый в роде Нашета или Кутюра найдет средства, я продаю всю лавочку, умываю руки и женюсь, чтобы играть в пикет после обеда.

– Будем пить кофе в саду, – сказала Марта, – в каштановой аллее.

– Ах, сударыня, – сказал Молланде, – вот идея, за которую надо расцеловать ручки!

– Что мы делаем после? – сказал Шарль. – Хотите, я поведу вас на воды?

– Я с удовольствием, – сказал Монбальяр. – У меня есть дело… Да существуют ли эти воды?

– Честное слово! – сказал Шарль.

– А кто их делает? Доктор? Я уверен, что этот шутник бросает гвозди в источник… Это как Виши, где кладут пастилки из Виши в источник… Кто идет с нами?

– О! Слишком жарко, – сказала Марта, – я остаюсь.

– Мне кажется, не очень вежливо покинуть хозяйку… и я не иду с вами, – сказал Молланде.

Шарль, Монбальяр, Нашет и Бутюра возвратились только к обеду. От здания вод они сделали длинную прогулку на Сену. Пообедали. Обед был менее веселым, тем завтрак. Говорили меньше, больше пили и кончили тем, что разнежились. Выходя из-за стола, Нашет взял Шарля под руку, увлек его в парк и с смущением, которое тронуло Шарля, выразил ему сожаление по поводу своих нападок.

– Но что ты хочешь? – сказал он, – у меня адская жизнь… Ты не можешь себе представить, сколько я переношу ежедневно от материальных затруднений… Мне бросают в лицо, что я зарабатываю несколько су… Я живу в пятом этаже, обедаю за сорок су, курю сигары в один су… Что ты хочешь, чтоб я делал? Мне надо бывать на первых представлениях, я должен быть чисто одетым… не могу же я быть всегда вымазанным… портной, экипажи… Это расходы, необходимые в моем положения… Я должен платить за обед, чтобы не упустить дело… и все выходит, что я рукопись… я сделал только долг из-за моей рукописи, вот и все. Я рассчитывал на пьесу, которая принесла бы мне до тридцати тысяч франков… тут нужен случай… успех… Моя пьеса? Она спит, мой милый… она таскалась повсюду… ни один директор не рискует ее поставить… Есть вещи, которые сжимают горло… и которых ты не знаешь. Попробуй войти в литературу с десятью тысячами франков долгу, ты увидишь… Неприятности, которые приходится из-за этого переносит!.. Я десять раз думал избавиться от долга: из него не выйдешь!.. Я платил его, погашал, и все же я должен!.. Сделки, возобновления, разве я знаю! Все дьяволы и их присные, которые вас доят, высасывают, а долг ваш растет!.. А на завтра что? На завтра то же, что и сегодня. Ничто меня не может спасти, мой милый, разве что-нибудь сверхъестественное. Но для меня нарочно ведь чудо не сделается, неправда ли. Монбальяр не хочет более давать мне авансов… Послушай Шарль, у меня предчувствие, что долго это не будет так идти. И так как я думаю распрощаться с тобой, то и приношу свои извинения…

В голосе его слышалась такая искренность, такое жгучее горе, что Шарль был тронут.

– Полно, мой милый, – сказал он Нашету, – что за вздор! Долги! Долги! Это только деньги. Не следует уезжать так. Ничто тебя не зовет в Париж… Перемени немного воздух. Оставайся здесь на несколько дней. Мы поищем вместе какого-нибудь средства… Оставайся…

Нашет привел некоторые затруднения.

– Нашет, сын мой! – кричал Монбальяр, что ты там делаешь. – Идешь ты? Нам добрый час ходьбы.

– Он останется с нами несколько дней… И пришлет вам статью отсюда, – сказал Шарль.

Парижан проводили до конца парка.

– Ба! – сказал Кутюра, приблизившись к Нашету, – предупреждаю тебя, тебе не везет здесь: тебя называют противной обезьяной …

– Я знаю. Молланде уже был так любезен сообщить мне это.

– Зачем же ты остаешься тогда?

– Зачем? – возразил Нашет.

Он не отвечал.

Нашет остался на неделю в Сен-Совёре. Все это время он был очарователен. Можно было сказать, что это гостеприимство, как добрая фея, лишило его той грубости и животности, которые возбудили неприязненное чувство Марты. Он не выказывал ни подозрительности, ни дурного расположения духа. Он стал ребенком, весельчаком, готовый делать безумства и смешить всех. Он только и занимался тем, что старался рассеять Шарля от его нездоровья и Марту от деревенской скуки.

Вечером он заставлял их засиживаться, по утрам будил их; он заставлял их гулять, посещать окрестности; он затевал длинные прогулки, увеселяя их всю дорогу. Но на водах он превзошел себя; комик позавидовал бы гримасам, с которыми он проглатывал стакан воды, и надо было видеть, какие шутки он устраивал человеку, который раздавал стаканы с водой из источника. Он его звал «мой племянник» и рассказывал ему дело Фюалдес, вперемежку с «Соломенной шляпой» из Италии, припутывая сюда роль госпожи Мансон.