Жюль Гонкур - Шарль Демайи

Короче сказать, Нашет развеселил Марту и обезоружил Шарля, и в добродушном пожатии руки, которое он получал от них уезжая, он унес право бывать у них в Париже.

Нашет уехал, деревня показалась Марте пустой и безжизненной, как дом, из которого только что уехал школьник, и Марта еще сильнее впала в скуку. Она почувствовала отвращение к какой бы то ни было деятельности, отказалась от всех прогулок, и сказываясь больной, не желая видеть доктора, она проводила дни, лежа на диване, беспокоя сон своего тела и души только для того, чтобы написать матери письмо в четыре страницы. И надобно было Шарлю выдерживать постоянные битвы и борьбу, чтобы заставить ее согласиться сделать тур в красивом саду вод.

Монбальяр устроил так, что салон вод подписался на «Скандал». Видя, что Марта смеется, читая только что вышедший номер, Шарль взял его и прочел:

Турецкий султан в Европе – это публика.

Только публика имеет серал. Сераль публики – идеальный сераль, спешу сказать это; но что это за идеальный сераль! – Все женщины Корнейля, Мольера, Расина, Шекспира, Виктора Гюго, Альфреда де-Мюссе, Скриба, Сиродена! одни приходят из черкесской земли трагедии, другие оторваны совсем молодыми от лона комедии; женщины в прозе, женщины в стихах; брюнетки, блондинки, – и все увеселительные таланты, каких только можно желать! Тут есть плясуньи по веревке и знаменитые гадитанские мимистки! Есть и декламаторши, и кокетки! Есть и такие, которые вызывают слезы без причины! И другие, которых господин Самсон научил искусству естественно улыбаться; или те, которые поют каскадные куплеты! Другие, которые, открывая рот, как будто открывают клетку и выпускают оттуда соловьев! Но это еще ничего; там есть даже ingénues ! Когда одна из султанш великого султана бывала ему неверна, султан просил ее зашить себя в мешок и бросить в Босфор: султан мстил за себя сам.

Когда одна из любимиц публики обманывает ее перед господином мэром, когда актриса выходит замуж, – тогда Бог мстить за нас!

Сцена представляет столовую в замке Людовика XIII, – как в романах Жорж Занда. За столом молодой человек и молодая женщина. Молодая женщина кажется очаровательной молодой девушкой. У молодого человека синее лицо, сильные гусиные лапки, две глубоких складки в углах рта. – Молодая женщина наливает себе воды и не вдевает пробку в графин.

Молодой человек. Розальба! Пробку!

Молодая женщина (тихо). Что, друг мой?

Мол. чел. Пробку!

Мол. женщ. (тихо). Ах! Пробка… Не раздражайтесь… вот она, друг мой. (Она вкладывает ее в графин).

(Молчание. Движения скул у молодого человека. – Молодая женщина снова наливает себе воды и опять забывает о пробке).

Молодой человек. Пробку, Розальба! Пробка сделана для того, чтобы затыкать графины!

Молодая женщина (тихо). Ах, какая я рассеянная!.. Я забыла…

Мол. чел. (вне себя). Пробку!.. Пробку! Сейчас же. – Разве вы не знаете, что я невропат, невропат… пат!

(С ним чуть не делается нервный припадок).

Сцена представляет старую аллею, как в романах Октава Фелье. Молодая женщина лежит в гамаке. Молодой человек сидит на скамейке. Другой молодой человек рассказывает о последнем часе чахоточного и о его некропсии.

Мол. человек. – Чем это так пахнет, Боже мой?

Мол. женщина (тихо). Ничем не пахнет, друг мой!

Мол. чел. Вы хотите уморить меня своими духами!

Мол. женщ. (тихо). Но, друг мой, вы знаете, что я употребляю только ирис для моего белья, с тех пор как…

Мол. чел. Ах, Господи! Чем же это пахнет?.. А, жасмином! Жасмином… Дайте сюда вашу голову!

Мол. женщ. (тихо). Но…

Мол. чел. Дайте мне вашу голову!.. Жасмин, сударыня, жасмин!

Мол. женщ. (тихо). Но, друг мой, не могу же я не помадить…

Мол. чел. (вне себя): Разве вы не знаете, что я невропат? невропат!.. Разве я не невропат, скажите доктор?

(С ним чуть не делается нервный припадок).

Сцена представляет омнибус, как в романах Генриха Монье. Этот омнибус перевозит из Труа на воды в Сен-Совёр анемичных больных. Сидят ужасные дети, распухшие, вздутые, как мячики. Женщина, сидящая напротив Розальбы, вся сморщена, белая как воск, с провалившимися глазами, с двумя зубами, торчащими наружу, с головой мумии, которую распеленали.

Молодой человек. – Розальба, вы смотрите вниз. Почему вы смотрите вниз.

Молодая женщина (тихо). Друг мой, мне дурно при виде этой женщины; право дурно!

Мол. чел. Это значит, что я вам противен.

Мол. женщ. (тихо). О, мой друг!.. Благодаря Бога вы никогда не будете таким.

Мол. чел. Это значит, что я не дошел еще до этого!

Мол. женщ. Успокойтесь, прошу вас… Для нас самих… На нас глядят.

Мол. чел. (вне себя). Что мне за дело до этого?.. Вы забываете, несчастная, что я невропат… пат!..

(С ним чуть не делается нервный припадок).

Сцена представляет киоск, источник и старого человека, наполняющего стаканы, как в железистых романах.

Молодой человек. Розальба! Что же вы не пьете?

Молодая женщина (тихо). Зачем, мой друг? Мне не надо… Я здорова.

Мол. чел. А, вы здоровы, а я болен, не так ли?

Мол. женщ. (тихо). О, Боже мой!

Мол. чел. Еще не так болен, как вы думаете, не так, слышите ли вы!

Мол. женщ. Право, надо быть святой…

Мол. чел. (вне себя). Святой! Святой! Будьте же невропаткой… невропаткой… паткой… паткой…

(С ним делается нервный припадок).

И вот как Господь мстит за публику, и как Он наказывает ingénue, неверную долгу, ingénue, не исполнившую своей обязанности холостяка: мужем и невропатией.

– Неправда ли, смешная статья? – сказала Марта.

– Тебя, значит, я очень заставляю страдать, Марта? – спросил Шарль.

– Но ведь это не я… Я ничего не говорила, уверяю тебя… Молланде сделал все это так… Только относительно доктора… Ах, про доктора. Я не говорю… тут я действительно… но относительно тебя, клянусь тебе!.. я сказала только, что ты… немного нервен… вот и все, право так…

Статья Молланде была слишком в шутовском тоне, чтобы оскорбить Шарля. Но Шарль угадал по запирательству Марты, откуда она идет, и это оскорбило его.

Время их пребывания на водах кончалось. Наступал канун отъезда; наконец, пришел и день отъезда. Когда укладывали чемоданы, Марта вспомнила:

– А гамак? Я об нем и забыла. – Шарль пошел за ним в каштановую аллею. Но когда он пришел туда, он забыл на минуту, что его надо отвязать; положив в него локти, он глядел перед собою в светящийся туман осеннего утра. Он походил на зарю, плавающую в облаках. Все было в тумане. Тысяча лучей ласкали голубоватым светом группы деревьев и серебристую реку. Тут и там ветка, покрытая росою, блестела на солнце, как хрусталь. И Шарль стоял так облокотившись, в последний раз окидывая взором и сердцем это небо, эту воду, эти оголенные деревья, которые видели последние счастливые дни его любви.