Мэри Уэстмакотт - Хлеб великанов

Но ведь нельзя как следует разглядеть предмет, стоя к нему слишком близко. Люди, которые не знают машин, видят их душу и смысл… «Безымянное чудовище»… Мое Чудовище?.. Кто знает…

Коллективный человек, в свою очередь, превращается в огромную машину… Тот самый стадный инстинкт, который спас древнюю расу, возрождается в иной форме…

Жизнь становится слишком трудной и опасной для отдельной личности. Помнишь, что писал Достоевский в одной из своих книг?

«Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье» [26] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Книга 5, глава 5. .

Стадный инстинкт… Любопытно…

Твой Вернон».

«Москва

Я нашел другой фрагмент из Достоевского. Думаю, это тот, который ты имел в виду.

«Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла» [27] Там же. .

Ты, как и Достоевский, утверждаешь, что всегда должны быть индивидуалисты. Именно они несут факел. Люди, превратившиеся в гигантскую машину, обречены на гибель. Ибо машина бездушна и в конце концов становится грудой железа.

Люди, которые поклонялись камню и возвели Стоунхендж [28] Стоунхендж – собрание доисторических мегалитов на равнине Солсбери в графстве Уилтшир. , исчезли и ныне забыты, а Стоунхендж стоит, как прежде. И все же эти люди живы в тебе и во мне – их потомках, – а Стоунхендж и то, ради чего он построен, мертвы. Исчезнувшее живет, а сохранившееся умирает.

Только Человек живет вечно. (Хотя так ли это? Быть может, это непростительная дерзость, но мы в нее верим!) Следовательно, за машиной должны стоять личности. Так говорил Достоевский, и так говоришь ты. Но ведь вы оба русские. Будучи англичанином, я более пессимистичен.

Знаешь, что мне напоминает этот фрагмент из Достоевского? Мое детство. Сотню детей мистера Грина – и Пуделя, Белку, Дерево. Представителей тех сотен тысяч…

Твой Вернон ».

«Москва

Дорогой Себастьян!

Полагаю, ты прав. Раньше я никогда так много не думал. Это казалось мне бесполезным занятием. Фактически я и сейчас не уверен, что это не так.

Беда в том, что я не могу выразить это в музыке. Почему, черт возьми? Музыка – мое ремесло. Я убежден в этом более, чем когда-либо. И все же у меня ничего не получается…

Это сущий ад!

Вернон».

«Дорогой Себастьян!

Разве я не упоминал о Джейн? Ну, что тебе о ней рассказать? Она великолепна – мы оба это знаем. Почему бы тебе самому ей не написать?

Всегда твой Вернон».

«Дорогой старина Себастьян!

Джейн говорит, что ты мог бы приехать сюда. Мне бы очень этого хотелось. Прости, что не писал тебе целых полгода, – письма не мой конек.

Есть ли у тебя известия от Джо? Я очень рад, что мы с Джейн повидались с ней, проезжая через Париж. Джо – преданный друг; она ни за что нас не выдаст. Мы с ней никогда не переписываемся. Но я подумал, что, может быть, ты что-нибудь слышал. Выглядит она неважно. Бедняжка Джо превратила свою жизнь в сплошную путаницу.

Знаешь ли ты что-нибудь о проекте Татлина [29] Татлин Владимир Евграфович (1885–1953) – советский художник, архитектор и конструктор-авангардист. Его проект башни Третьего интернационала не был осуществлен. монумента Третьего интернационала? Он будет состоять из трех огромных стеклянных камер, связанных целой системой вертикальных осей и спиралей. С помощью специального механизма они будут постоянно двигаться, но с различной скоростью.

А внутри, полагаю, они будут петь гимны священному сварочному аппарату!

Помнишь, как однажды ночью мы возвращались на автомобиле в Лондон, неправильно свернули, запутавшись среди трамвайных линий Луишема, очутились вместо очага цивилизации где-то среди доков Саррея и увидели между жалкими домишками кубистский пейзаж, состоящий из подъемных кранов, железных балок и клубов пара? Ты, со своей артистической душой, сразу же решил воспользоваться этим для падающего занавеса, или как там это называется.

Господи, Себастьян! Какой великолепный спектакль ты мог бы поставить – с механикой, световыми эффектами и массами людей с лицами, лишенными индивидуальности! У тебя ведь давно на уме что-то в этом роде, верно?

Этот архитектор, Татлин, болтал много чепухи, но говорил и толковые вещи.

«Только ритм столицы, заводов и машин вместе с организацией масс может дать импульс новому искусству…»

После этого он долго рассуждал о «памятнике машине» – единственному адекватному выражению настоящего.

Конечно, ты все знаешь о современном российском театре. Это твоя работа. Мейерхольд чудесен – он полностью соответствует своей репутации. Но можно ли смешивать театр и пропаганду?

Вообще-то увлекательно, когда приходишь в театр и вынужден сразу присоединяться к толпе, марширующей по лестницам, пока не начнется спектакль с декорациями, состоящими из кресел-качалок, артиллерийских орудий и вращающихся отсеков. Все это кажется нелепым ребячеством, и все же чувствуешь, что ребенок забавляется опасной и интересной игрушкой, которая бы в других руках…

В твоих руках, Себастьян. Ведь ты русский, но, хвала небесам и географии, не пропагандист, а всего лишь шоумен.

«Ритм столицы» сделан изобразительным…

Боже мой, если бы я мог сочинить для тебя музыку… Такое зрелище нуждается в музыке.

Слышал бы ты их «шумовые оркестры» – симфонии фабричных гудков! В 1922 году в Баку устроили целое шоу – пушки, пулеметы, хоры, пароходные гудки. Чепуха, но если бы у них был композитор…

Ни одна женщина так не мечтает о ребенке, как я – о способности сочинять музыку…

Но пока что я абсолютно бесплоден.

Вернон ».

«Дорогой Себастьян!

Это кажется сном – ты приехал и уехал… Ты в самом деле будешь ставить «Сказку про шута, трех других шутов перешутившего»? [30] Имеется в виду балет Сергея Прокофьева (1891–1953) «Сказка про шута, семерых шутов перешутившего».

Я только теперь начинаю сознавать, какой бешеный успех имеют все твои начинания. Я наконец понял, что ты именно то, что нужно в наши дни. Да, строй свой Национальный оперный театр – видит Бог, нам пора им обзавестись, – но что ты хочешь от оперы? Этот жанр архаичен – кому нужны нелепые любовные истории…

Музыка до наших дней кажется мне детским рисунком дома – четыре стены, дверь, два окна и труба. Что еще нужно?

Однако Фейнберг [31] Фейнберг Самуил Евгеньевич (1890–1962) – советский пианист, композитор и педагог. и Прокофьев делают нечто большее.