Владимир Набоков - Просвечивающие предметы (сборник)

– Постойте, – сказал я, – мне это важно. В июле двадцать девятого она была в Блауберге, причем она…

– Точно. Только это было уже под самый конец нашего супружества. Мы тогда жили в Париже и вскоре расстались, а я потом еще целый год ишачил в Лионе на заводе. Понимаете, я был просто разорен.

– Вы имеете в виду, что она встретила в Блауберге какого-то мужчину?

– Нет, ничего такого я не знаю. Видите ли, мне не кажется, чтобы она прямо уж так меня обманывала, что называется, на всю катушку. По крайней мере, я старался так думать, ведь около нее всегда вертелось стадо мужчин, и она, конечна, была не прочь, чтобы ее поцеловали, но я бы с ума сошел, если бы позволил себе ломать над этим всем голову. Раз, помнится…

– Простите, – я снова его прервал, – а вы уверены, что никогда не слыхали о ее знакомом-англичанине?

– Англичанине? Вы вроде про немцев говорили. Нет, не знаю. Американец, по-моему, был один молодой в Сан-Максиме в двадцать восьмом году. Так он, когда Нинка с ним танцевала, всегда прямо сознание терял. А в Остенде и англичане могли быть, да и мало ли где еще. Но меня, по правде сказать, не очень-то интересовало подданство ее воздыхателей.

– Вы, значит, совершенно уверены, что про Блауберг ничего не знаете… ну, а дальше?

– Нет, – ответил он, – не думаю, чтобы кто-нибудь мог ее там прельстить. Тогда у нее как раз был очередной недуг, а она в таких случаях питается одним лимонным соком со льдом и огурцами и говорит о смерти, о нирване и тому подобном. У нее был пунктик насчет Лхасы {67}– ну, вы знаете, что я имею в виду.

– Не назовете ли ее точное имя? – попросил я.

– Ну, когда мы с ней познакомились, ее звали Нина Туровец {68}, а уж как там на самом деле… нет, я считаю, вам ее не найти. Мне, между прочим, часто думается, что ее просто никогда не было. Я Варваре Митрофанне про нее рассказывал, она говорит, что это я посмотрел плохую фильму и увидел дурной сон. Вы что, уже уходите? Она вот-вот вернется… – Он поглядел на меня и захохотал (он, по-моему, перебрал своего коньячку). – Ой, я забыл, – сказал он. – Вам же не эта моя жена нужна. И кстати, – добавил он, – бумаги у меня в полном порядке. Могу вам показать carte de travail [23]. А если вы ту найдете, я бы тоже не прочь на нее взглянуть, пока ее не посадили. А может, лучше не надо.

– Благодарю вас за беседу, – говорил я, когда мы с чуть излишним жаром жали друг другу руки – сначала в комнате, потом в коридоре, потом в дверях.

– Это вам спасибо, – кричал Пал Палыч. – Мне, вы знаете, очень нравится про нее рассказывать. Жалко вот, не уцелело ни одной карточки.

Мгновение я стоял задумавшись. Все ли я из него выжал?.. К нему-то уж всегда можно будет еще раз наведаться… Не могло ли быть случайного снимка в какой-нибудь курортной газете с автомобилями, мехами, собаками, модами сезона на Ривьере? Я и спросил его об этом.

– Все может быть, – ответил он. – Она как-то выиграла приз на маскараде, но где, не помню. Для меня тогда все города были как один большой ресторан и танцулька. – Он покачал головой, бурно рассмеялся и захлопнул дверь. По лестнице мне навстречу поднимались Черные вместе с мальчиком.

– В некотором царстве, – говорили Черные, – жил-был автогонщик, и была у него белочка, и вот однажды…

Сперва я решил, что добился желаемого, что теперь мне, по крайней мере, известно, кто любовница Себастьяна; но очень скоро я остыл. Неужели ею могла быть первая жена этого болтуна, размышлял я в такси, направляясь по следующему адресу. Стоит ли, в самом деле, дальше идти по этому следу, слишком уж правдоподобному? Разве образ, набросанный Пал Палычем, сам за себя не говорил? Капризная ветреница, порушающая жизнь глупца. Но не Себастьяна же? Я подумал о его остром отвращении к прямолинейной трактовке добра и зла, к страданиям заемного образца и усладам готового пошива. Женщина такого сорта стала бы немедленно действовать ему на нервы. О чем бы они могли разговаривать, даже если бы она умудрилась познакомиться в отеле «Бомон» с этим спокойным, необщительным, рассеянным англичанином? Сразу оценив, что у нее за душой, он, без сомнения, начал бы избегать встреч. Он, помнится, говаривал, что бойкие девы умом непрытки, что ничего нет скучнее, чем охочая до развлечений красотка. И даже больше: если внимательно приглядеться к самой что ни на есть прехорошенькой особе, покуда она источает сироп банальности, в ее красоте наверняка отыщется какой-нибудь маленький изъян, отвечающий изъяну ее мышления. Он, может, был и не прочь отведать яблока греха, ибо, исключая грехи против синтаксиса, к идее греха был равнодушен; но получить взамен яблочное желе, патентованное и разложенное по банкам, увольте. Он мог простить женщине легкомыслие, но дутую таинственность – никогда. Бедовая девчонка, захмелевшая от пива, его бы позабавила, а вот от намеков какой-нибудь grande cocotte [24], что ей до смерти хочется покурить гашиша, его бы передернуло. Чем больше я размышлял, тем менее вероятным все это выглядело. В любом случае не стоило заниматься сей особой, не проверив двух других вариантов.

Вот почему я с таким нетерпением переступал порог щеголеватого дома в весьма шикарной части Парижа, к которому меня подвез таксомотор. Горничная сказала, что мадам нет дома, но при виде моего разочарования попросила немного подождать и вернулась со словами, что, если мне угодно, я могу поговорить с мадам Лесерф {69}, подругой мадам фон Граун. Ко мне вышла хрупкая маленькая дама с бледным лицом и мягкими черными волосами, – думаю, мне еще не случалось видеть столь ровной бледности. На ней было глухое черное платье, а в руке она держала длинный черный мундштук.

– Так вы хотите видеть мою подругу? – спросила она, и в ее хрустально-прозрачном французском мне почудилась восхитительная старосветская обходительность.

Я представился.

– Да, я видела вашу карточку, – сказала она. – Вы ведь русский, не правда ли?

– Я пришел по очень деликатному делу, – пояснил я. – Но скажите прежде, прав ли я, полагая, что мадам Граун – моя соотечественница?

– Mais oui, elle est tout ce qu’il y a de plus russe [25], – ответствовала она своим нежным звенящим голосом. – Муж ее был немец, но он тоже говорил по-русски.

– О, – сказал я, – прошедшее время тут очень кстати.

– Вы можете быть со мною откровенны, – сказала мадам Лесерф. – Я обожаю деликатные поручения.

– Я родственник, – продолжал я, – английского писателя Себастьяна Найта – он умер два месяца назад, и я надеюсь написать его биографию. У него была близкая приятельница, он с ней познакомился, когда в двадцать девятом году отдыхал в Блауберге. Я пытаюсь ее отыскать. Вот, кажется, и все.

– Quelle drôle d’histoire! [26]– воскликнула она. – А что бы вы хотели от нее услышать?