Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

Серп луны, пустые стекла,
в горле имя пересохло —
покосившийся простор,
постаревший лезет вор.

Под ногою хрустнет палка,
за спиною каркнет галка,
оглянется он окрест —
не узнает этих мест,

отшвырнет сердито щепку,
на глаза надвинет кепку —
и останки мезонина
не узнают господина…

Да, последние полвека
изменили человека.

Знакомое лицо лиц завершенье ряда.
За всё, за всё! – взимается награда…
Вы подняли жучка знакоменьким движеньем —
А это смерти оказалось приближеньем.
Уж мне знаком жучок! ясны повадки ваши,
И я не оживу. Со мной не сваришь каши.
И ваш изгиб спины, и резвость приседанья —
Уже не вкус еды, а привкус приеданья.
И я уже не я – а кто-то и когда-то,
И вы уже не вы – предшественница МХАТа.
Жучок уже не тот – а копия жучка.
И рифмы бывшие кропит рукой рука:
«Печальной осени опознан ранний вид», —
Гибрид сей никого не удивит.
Листы календаря, и смена времен года…
Как стала повторяться ты, природа!
Какое все в тебе одно и то же!
На что ж тогда мое отчаянье похоже?
Желание уйти? «Пора, мой друг, пора»?
Ах, это было уже завтра! не вчера.
Ведь то, что может предложить природа,
Не наша с вами жизнь – а продолженье рода.
Травинкой прежнею не щекоти мне ухо:
Она уже росла. Щекотно мне – но глухо.

В четверг, когда
ко мне пришел сосед,
чтоб рассмотреть следы разгрома,
сосед был, как всегда,
высок и сед —
а я был дома.
Зря приходил ко мне сосед —
меня уже с тобою нет,
тебя еще со мною нет —
давно…

…он не успел нам помешать. Среда
и вторник уж прошли. Они принадлежали
сегодня – лучшим временам, давно прошедшим.
Мне было все равно, на что не лень соседу
смотреть… Пожалуйста, любуйтесь!

Вот выгодная композиция,
свидетельствующая о разнообразнейшей позиции…
Вот кровать – которую я не успел постлать.
Вот селедки – хвост, окурки, смоченные в водке.
Вот ваза – которую я не донес до унитаза.
Вот кое-что в порядке:
так, натюрморт из ватки и помадки…
Любуйся, старый черт!
Ты думаешь, мы спрятаться хотели? Никогда!
Я однолюб и верный человек
на самом деле,
с нетерпеньем жду жену, свою
одну, без мужа, чтоб
встречаться с ней в кино, в подъезде,
под дождем…
Гарантий никаких не выдается в прошлом,
не можем мы сказать, что то, что было, —
было.

И вот – четверг. Вот дождь идет во имя
сестры жены любовника сестры жены моей…
приснившейся в четверг
после дождя…
Входи, мой друг!
здесь нету никого…

«Ночная ваза» – есть стихотворенье,
что надо выводить как уравненье…
где нынешние дни и прошлые эпохи
равны друг другу, словно выдохи и вдохи.

…Нам суждено, девицу провожая,
площадки обживая этажей
и унижаясь или обижая,
увидеть мир искусных витражей.
(Воспоминание об этом мираже
настигнет на последнем этаже,
где цел еще витраж с фанерной вставкой,
а грация заколота булавкой…)

Условной девы худобы длина
и золото волос зеленого отлива,
напомнив очертанья валуна,
перенесут нас к Финскому заливу…
Пузатой пены лопнут пузыри,
сойдет волна, и кружево отлива
ракушку обнажит, медузы след ленивый
и водорослей клок… Попробуй, усмотри,
как прямизна крива и как прямое – криво.
Развитый локон линии модерна
природу отразил довольно верно.

Из-за фанерного листа средины века
нам видится яснее, чем тогда;
его начало – окончанье Человека…
И вянет под рукой фригидная звезда.
Мы утомимся этим предприятьем
и нежность ложную вручим рукопожатью.

Ах, то, что было, было навсегда!
Никто нам нашу ночку не распишет
и восклицания немого не услышит,
и то, что есть, – не будет никогда.
Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,
похожей на фамилию отца…
и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)
последнее наследие от pere’а —
ночную вазу или ее ручку,
которая исполнена так нервно!

Да, страшное отсутствие кристалла
есть жизнь! Но и ее не стало.
И нерва нить уныла и сера
напоминает дерево пейзажа,
петровски-мокрого, с названием «Вчера»,
«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа
«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,
что писан позже, чем Бердслей или Сера,
но ранее, чем скрылось все во мраке.

есть стихотворенье,
что надо выводить, как уравненье…
X, Y, Z…
Икс с Игреком прогулку
затеяли.
Чтоб не столкнуться с Зетом,
пришлось им по другому переулку
назад пройти
(о, северное лето!
а Игрек, как назло, легко одета,
дрожит…
и дом свой не узнала сразу…) —
с возлюбленной все выглядит иначе:
и на углу,
так непривычно глазу,
Икс видит вазу…
«Я говорила, Зет вернется с дачи!..» —
отпрянув, плача
прошептала Игрек…
…Зет —
руки в боки,
как большая гиря, светился
за углом белее мела,
возмездием сливаясь с ночью белой,
безвыходный подсказывая способ,
как Игрек защитить,
и изо всех вопросов
и страхов —
на один:
«Ты любишь?» —
«О, всегда!» —
ответил облегченно
Икс Игрек.
Ряд отточий…

О, белая вода
волшебней ночи!
…Но,
между прочим,
Икс Игрек минус Зет
чему-нибудь равно…

Икс – Игрек получил,
Зет не вернулся с дачи,
а все равно
Икс, в виде сдачи,
с его собакою гуляет.
Сеттер Альфа
обходит с Иксом регулярно
вазу ,
дабы обнюхать и присесть…
Икс Альфу ждет…
Закончить фразу
мы можем лишь изгибом
коварным вазы
из эпохи «мо —
дерн», был русский,
русский был модерн
в начале века.

И, может быть, само
собой, что к ночи
напоминает
ваза
человека…
Хотя – не очень.

И вот отлив… Среди мочалок тины
Выклевываю зерна янтаря.
Вдыхаю тлена запах непротивный
И время провожу свое не зря.

Бежав от суеты, системы и обид
В сень, мне любезную, – прекрасного пейзажа
в упор не вижу… Мне по силам вид —
Бутылки, поплавка, ракушки, пробки, скажем.

Мир за моей спиной, и мир вокруг меня,
И я в нем заключен, как следствие в причине,
Как выброшенный морем бытия
Тот янтарек. Как муха в паутине.