Наташа Михлин - Рассыпается Фейерверк

Об этом известно только Карлосу, что однажды привел Рауля на “Травиесу”, так же, как приводил всех остальных: откапывая на самом дне, выслушивая, обогревая в пламени своей чуть детской страстности и жажды справедливости. Ибо если “Травиеса” – это дом, то Карлоса можно смело назвать отцом для тех, кого он ласково именует “своими милыми обломками”.

Но чу, рассвет уже будит обитателей баржи. Малыш Трубач, зевая, плетется к себе. Нас с тобой он не заметит, потому что слегка близорук. У реки с утра игривое настроение, она бросает в лицо Марии пригоршни радужных брызг. Старуха брезгливо морщится и перегоняет сигарету в другой угол рта. Ведра с водой переходят из ее рук в руки Пианистки, матери Трубача, оттуда – к Жозель, что, по обыкновению, бормочет под нос, заливая свежую воду в поилки.

Мне пора, Жозель и Мария шуток не любят и не понимают (даром что работают в цирке) и если меня не окажется на месте, то могу схлопотать щелбан прямо по моему чересчур умному лбу.

Напряженно звенят швартовы. На реке ветер, а в городе узнали, что ночью к их владениям причалил цирк. “Травиеса”, хоть и убранная яркими флажками и лампочками не производит на благовоспитанных жителей должного впечатления и вот на изрытом причале стандартный набор ловцов душ: мэр с женой, местный капеллан с крестом и пучок зажиточных ханжей, что получают почти физическое удовольствие от сознания собственного права решать какими зрелищами позволено, а главное, не позволено наслаждаться жителям города.

Карлос является им в обычном костюме для переговоров: отлично вычищенный фрак, шляпа с полосатой лентой, кокетливый цветок в петлице, добытый с ближайшей поляны: дескать мы свои, гляньте-ка! На лице – белейшая, обольстительнейшая из улыбок, о, Карлос умеет очаровать кого угодно. Он называет это “обнажить внутреннего испанца”. Цирковые попрятались в щели и наблюдают из укромных мест. Ветер сносит слова, но общий смысл ясен. Пока Карлосу удалось околдовать лишь жену мэра, что мило краснеет щеками-яблоками, и это, конечно, совсем не по нраву самому мэру. Прямая линия его седых бровей переламывается, словно с небес на нее свалился камень, а усы воинственно топорщатся.

– Пережал, – презрительно бросает Жанна, наша дрессировщица.

Ее лимит слов на сегодняшний день исчерпан, в этом она похожа на Рауля. Жанна встает и удаляется к подопечным, которых любит куда больше людей. Мы продолжаем наблюдать. Ветер крепчает, вздувая темные пуританские юбки, старомодные усы и шляпы. В доносящемся сквозь непогоду звоне колокола чудится что-то тоскливое. Карлос не любит это звук, ему сейчас непросто сохранить чарующую улыбку и не поморщиться, а память знай услужливо подбрасывает картины, от которых не отмахнуться и связкой капеллановых крестов. Но я верю и знаю: будь Карлос твердым от бешенства, жидким от затопившей сознание памяти или газообразным от страсти, он способен действовать и всегда найдет способ склонить чашу весов в свою пользу.

В ход идет тяжелая артиллерия: со сходней, словно бы по стечению обстоятельств, спускаются Жозель, Мария и Паннетта. Несущие корзины белья старушки с аккуратно повязанными платочками выглядят нелепо для нас и трогательно – для зрителей этого спектакля, Паннетта садится на траву невдалеке и начинает подбрасывать два мячика. Их становится больше… Три, пять… Городские шушукаются, кто-то уже улыбается очаровательному ребенку с пышным голубым бантом на шее. Мэр пожимает Карлосу руку.

Мы остаемся. Я позволяю себе напоследок скорчить рожу священнику, что все это время сверлил взглядом окна “Травиесы”. Флавио тоже кривит губы. Да, в этом мы с красавчиком-итальяшкой похожи. Но, хвала богу, только лишь в этом.

Пока на берег сводят истосковавшихся по твердой земле лошадей, таскают свертки и шесты для шатра, я, пожалуй, все-таки расскажу тебе о тигре. Его зовут Паша, и это было бы весьма пошлой кличкой, падай ударение на второе “а”. Но полосатого прохвоста по какой-то никому (кроме, разумеется, Карлоса) не ведомой прихоти прошлых владельцев зовут именно Паша с ударением на первое “а”, и выговорить это верно может лишь Ярек. О нем чуть позже. Так почему я назвал тигра прохвостом? О, потому что он к собственному удовольствию виртуозно умеет играть на нервах окружающих. Стоит его величеству заскучать, как в ход идут печальный взор, затем тоскливый мяв, и, наконец, гвоздь программы: благородный обморок. Насколько дрессировщица Жанна лишена женского кокетства и манерности, настолько ими одарен наш тигр-гроза саванн. Он кладет переднюю правую лапу на глаза, отставив заднюю левую. (Панетта так же тянет носочек перед тем, как запрыгнуть на шар, и я более чем уверен, что Паша подсмотрел этот не лишенный изысканности жест именно у нее). Затем со сладострастным стоном заваливается на бок и оглашает окрестности звуками, приличествующими разве что краснозадым бабуинам в период брачных игр.

И Жанна приходит, гладит Пашу по голове, являются, ожидая распоряжений, неразлучные Жозель с Марией, Карлос жестом фокусника достает припрятанное лакомство… И его высочайшее полосатое величество вздыхая, делает нам большое одолжение: воскресает. Я как-то попробовал повторить, играл куда натуральнее и даже хватался за сердце, однако дождался только того, что меня окрестили ленивой задницей и велели не дурить…

Рассказав о полосатом короле огненных колец, нельзя не упомянуть о его госпоже. Несмотря на королевские замашки, именно Жанна главенствует в тандеме из громового рыка, блесток и пламени, и в этом нет никаких сомнений. Она мала ростом по сравнению с другими виденными мною женщинами, довольно хрупка, но это – изящество стилета дамасской стали. Когда Жанна говорит, слушают все. Даже я.

Она прорабатывает номера с животными лишь при условии полного отсутствия наблюдателей, в тишине, разрываемой короткими командами и щелчками бича. Карлос – исключение. Впрочем, он всегда исключен из любой выборки, ты заметил? Так вот, о биче. Эта долгая лаковая змея – всего лишь атрибут сцены, я ни разу не видел, чтобы Жанна им кого-то действительно била. Ей это не требуется, для подчинения достаточно взгляда. Так она никогда не смотрит на людей, возможно, и к лучшему. Но владеет Жанна бичом в совершенстве. Как-то раз прямо на ходу сбила со стены шатра приблудившегося паука, напугавшего Панетту.

Откуда же взялась эта женщина? Она, пожалуй, единственная (привычно исключая капитана) профессиональная артистка среди обитателей “Травиесы” и пришла сама. Разговор с Карлосом длился ровно четыре минуты (блестящая стрелочка судовых часов в кубрике успела обежать именно столько кругов по своей белой арене), после чего Жанна прошла прямиком в каюту, где до того дня в одиночестве обитал Вольфганг, наш клоун, дряхлый, как дуб, из которого сделаны двери “Травиесы”.