Чинуа Ачебе - Покоя больше нет. Стрела бога

– Оби, покажи всем орехи кола, – велел отец.

Оби уже поднялся для этого, поскольку был самым младшим в комнате, и, когда присутствующие увидели блюдце, поставил его перед Огбуэфи Одогву – самым старшим. Одогву не был христианином, но о христианстве кое-что знал. Как и многие в Умуофии, раз в год он посещал церковь – во время сбора урожая. Его единственная претензия к христианскому богослужению заключалась в том, что пастве было отказано в праве отвечать на проповедь. Особенно Одогву любил и понимал «ныне и присно и во веки веков». «Как человек приходит в мир, – часто повторял он, – так и уходит из него. Когда умирает знатный человек, с него снимают ножные браслеты, так что возвращается он таким же, каким и пришел. Христиане правы, когда говорят: как было вначале, так будет и в конце».

Одогву взял блюдце, свел колени, чтобы получилось подобие стола, и поставил на них блюдце. Затем поднял руки ладонями вверх и произнес:

– Благослови этот орех кола, чтобы, когда мы будем есть его, он стал благотворен для нашего тела во имя Джезу Кристи. Как было в начале, так будет и в конце. Аминь.

Все откликнулись: «Аминь» – и поблагодарили старика Одогву за прекрасные слова. Даже Оконкво не мог не выразить своей благодарности.

– Ты должен стать христианином, – сказал он.

– Ладно, если ты не сделаешь меня пастором, – ответил Одогву.

Присутствующие рассмеялись. Затем разговор снова свернул на Оби. Мэтью Огбонна, плотник из Оничи, а следовательно, человек бывалый, заметил, что нужно благодарить Бога за то, что Оби не привез домой белую жену.

– Белую жену? – удивился один из гостей. Для него это было чем-то невероятным.

– Да, я видал такое обоими своими глазами, – подтвердил Мэтью.

– Да, – кивнул Оби. – Многие черные мужчины, которые едут в страну белого человека, женятся на его женщинах.

– Слышишь? – опять подал голос Мэтью. – Говорю тебе, я видел такое своими глазами в Ониче. У той женщины даже было двое детей. А что случилось в итоге? Бросила она этих детей и вернулась в свою страну. Поэтому я и говорю: черный мужчина, который женится на белой женщине, попусту тратит время. Жизнь с ним белой женщины как жизнь луны на небе. Настанет время, и она уйдет.

– Как это верно, – сказал другой гость, который тоже немало путешествовал. – Дело не в том, что она уйдет. Но пока она с ним, белая женщина отвратит лицо мужчины от его сородичей.

– Я счастлив, что ты вернулся домой цел и невредим, – обратился Мэтью к Оби.

– Он сын Игуэдо, – сказал старик Одогву. – Умуофия – это девять деревень, но Игуэдо есть Игуэдо. Мы не без недостатков, но не как те пустые люди, которые белеют, видя белое, и чернеют, видя черное. – Сердце Оби преисполнилось гордостью. – Он внук Огбуэфи Оконкво, тот один вышел на белого человека и погиб в бою. Встань! – Оби послушно поднялся. – Запомните его, – продолжил Одогву. – Он – это вернувшийся Огбуэфи Оконкво. Он Оконкво кпом-квем – в точности, полностью.

Отец Оби смущенно кашлянул.

– Мертвые не возвращаются, – заметил он.

– Говорю тебе, он Оконкво. Как было в начале, так будет и в конце. Так утверждает твоя религия.

– Она не утверждает, что мертвые возвращаются.

Одогву сменил тему:

– Игуэдо рождает великих людей. В молодости я знал их – Оконкво, Эзеуду, Обиэрика, Около, Нвосу. – Он перечислял имена, соединяя поочередно пальцы правой и левой рук. – И многих других, их не меньше, чем песчинок в песке. Среди их отцов мы встречаем таких, как Нду, Нвосиси, Икеди, Обику и его брата Ивеку – все они титаны. Великими были эти мужи в свои дни. Сегодня у величия иная музыка. Уже не титулы свидетельствуют о величии, не амбары, не большое число жен и детей. Величие теперь – удел белого человека. И вот, мы тоже сменили музыку. Мы первые из девяти деревень отправили своего сына в страну белого человека. Величие – с древности удел Игуэдо. Оно сотворено не человеком. Нельзя вырастить величие, как выращиваешь ямс или маис. Кто, когда вырастил дерево ироко, величайшее дерево в лесу? Вы можете собрать семена ироко со всего света, вскопать землю и поместить их туда. Пустое. Великие деревья сами решают, где им расти, и тогда мы видим их. Так же и величие людей.

Возвращение Оби домой все-таки стало не таким счастливым, как он мечтал. Причиной была мать. За четыре года она так постарела и ослабла, что он едва мог в это поверить. Оби слышал, что мать подолгу бывала больна, но не предполагал, что все настолько плохо. Теперь, когда гости разошлись и мать, подойдя, обняла сына, обвив руками его шею, слезы во второй раз выступили у него на глазах. Отныне он будет нести ее печаль на своей шее, как ожерелье из камней.

Отец – тоже кожа да кости, хотя вид у него и не такой скверный, как у матери. Оби понимал, что им не хватает качественной еды. «Неслыханно, – думал он, – после тридцати лет службы в церкви отец получает пенсию два фунта в месяц, львиная доля которых уходит в ту же церковь в виде классных взносов и других поборов. К тому же двое его младших детей еще учатся в школе, и за каждого надо платить школьный, да еще церковный взнос».

После того как остальные отправились на покой, Оби с отцом долго сидели в продолговатом помещении, большая центральная дверь и два ее окна выходили на улицу. В христианских домах такая комната называлась пиезе . Дверь и окна они закрыли, чтобы отвадить соседей, которые все шли и шли посмотреть на Оби, кое-кто по четвертому разу.

Возле стула, на котором сидел отец Оби, стояла керосиновая лампа. Отцовская. Он сам протирал стекло и никому не доверил бы это занятие. Лампа была старше Оби.

Стены пиезе недавно освежили мелом. До сих пор Оби не имел возможности осмотреться и заметить эти знаки любви. Пол тоже натерли, хотя после того количества ног, которые потоптались по нему сегодня, его надо было опять натирать красноземом, разведенным водой.

Наконец отец прервал молчание:

– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром.

– Ты о чем, отец? – спросил Оби.

– Порой я боялся, что Господь не сподобит меня увидеть твое возвращение.

– Почему? Ты такой же сильный, как обычно.

Отец проигнорировал неискренний комплимент, разматывая свою цепочку рассуждений.

– Завтра мы все помолимся в церкви. Пастор согласился провести для тебя специальную службу.

– А это необходимо, отец? Разве недостаточно, чтобы мы помолились вместе здесь, как сегодня вечером?

– Необходимо, – ответил отец. – Хорошо молиться дома, но лучше в Божием доме.

«Что бы случилось, если бы я встал и сказал ему: ‟Отец, я больше не верю в твоего Бога”?» – подумал Оби. Он знал, что выговорить такое совершенно невозможно, просто задумался, что было бы, если бы он все-таки это сделал. Оби часто задавался подобными вопросами. Несколько недель назад в Лондоне он попытался представить, что произошло бы, если бы он сейчас встал и сказал скользкому, как змея, члену парламента, который читал африканским студентам лекцию о Центральной африканской федерации: «Пошел вон! Все вы чертовы лицемеры!» Хотя это все-таки разные вещи. Отец горячо верит в Бога, а тот скользкий, как змея, член парламента – самый настоящий чертов лицемер.