Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 3

Скрипнула дверь. «Неужели Мунира? Сказать ей? Или не надо? Ведь завтра в школе вечер. Мунира участвует в постановке. Она и так сильно волнуется, не сорвался бы спектакль. «Кюзнурым» [2] Свет очей моих. , она и не чует беды. Спрашивает вчера: «Мама, как ты думаешь, вышла бы из меня артистка?» И тут же прибавила: «Не надо, не говори, я ведь совсем и не хочу стать артисткой». А если не сказать… не будет ли потом ещё труднее?.. Всё равно, не следует сегодня ничего говорить. Пусть останется неомрачённым этот торжественный вечер в памяти Муниры».

Таня вошла неслышно, на цыпочках, в одном халате.

– Таня? – удивлённо прошептала Суфия-ханум.

– Простите меня, Суфия Ахметовна, – также шёпотом сказала Таня. – Что с вами? На вас лица нет… Мне показалось, что вы… Случилось что-нибудь? Мансур Хакимович?..

Суфия-ханум прижала девушку к груди и заговорила сдавленным полушёпотом:

– Девочка моя… пока ничего не говори Мунире… Отец её тяжело ранен… Я получила письмо… Она уснула?

– Спит.

– Она очень увлечена школьным спектаклем и, к счастью, не заметила моего состояния. Вернее, заметила, но подумала, что я просто устала. Боюсь только, – покачала головой Суфия-ханум, кутаясь в платок, – от Муниры я долго скрывать не смогу.

До сих пор война – где-то на границе Советского Союза, в Карелии, – представлялась Тане очень далёкой. Но вот война пришла в дом самой близкой подруги, и только сейчас девушка начала постигать всю её жестокую реальность.

Таня была слишком молода, чтобы уметь утешать, тем более она не знала, какие слова утешения сказать этой седеющей женщине, которая держится с удивительным достоинством и так строга и замкнута в своём горе.

От внимания Суфии-ханум не укрылось душевное состояние девушки. Без слов поняв, как искренне Танино сочувствие, она прижалась горячими, сухими губами к её лбу и молча подтолкнула к двери в комнату дочери.

Галим Урманов вошёл в класс вместе с учителем. На переменах он держался в стороне. Он ждал, что ребята станут упрекать его за срыв вчерашней репетиции, будут говорить о безвыходности положения, просить, как вчера просил Хафиз. Урманов даже приготовил ответы. Они были полны язвительного, отточенного остроумия и достойны находчивости незаурядного шахматиста. Но, к своему удивлению, он не услышал ни одного упрёка. Зато не услышал и просьб. Только Ляля, староста класса, сказала ему, как и всем, что репетиция будет через час после уроков, за это время надо успеть сходить домой пообедать.

Урманов молча выслушал её. Но когда через час все собрались, его снова не было.

В кабинете географии, заставленном коллекциями камней и насекомых и увешанном картами, собрались Ляля, Мунира, Наиль, Хаджар и другие одноклассники-комсомольцы. Говорил Хафиз:

– Товарищи, я собрал нашу комсомольскую группу, чтобы решить один серьёзный и важный для репутации нашего класса вопрос. Как вы знаете, Урманов, игнорируя коллектив, не пришёл и на эту репетицию. Сейчас нет времени разбираться, кто и в чём виноват. Надо решить судьбу спектакля. Что делать?

Голос Хафиза был твёрдым и спокойным. Одна Ляля уловила в прищуре его серых глаз затаённую тревогу. Хафиз умел прятать внутреннее волнение, что обычно редко удаётся в его возрасте, и всем казалось, что глаза его прищурены потому, что он хитрит и уже знает выход, которого ещё не знают другие. Но это не остудило их возмущения. Первым сорвался со своего места Наиль. Он горячо заговорил, жестикулируя маленькими белыми руками:

– Ребята, я никак не пойму поступка Урманова. Это же… это же – измена, это…

– Наиль, сейчас надо говорить о том, как спасти спектакль, – прервал его Хафиз.

– А чего там попусту слова тратить, – махнул рукой Наиль. – Ясно! Спектакль сорван…

Хафиз взглянул на Муниру, сидевшую облокотившись на стол. Она заслонилась рукой от света, и затенённое лицо её казалось безразличным. Неужели и Мунира думает, что спектакль не состоится? Но вот девушка изменила положение руки. Теперь были освещены её лоб и глаза. Знакомый, волевой, немного даже надменный профиль. Чёткие, с широким разлётом брови упрямо нахмурены.

– Мунира, что ты думаешь?

– Мне ясно одно – мы не имеем права срывать спектакль. Но вот что делать, я ещё не знаю, – смущённо пожала она плечами.

Хафиз взглянул на Хаджар, огорчённо посматривавшую исподлобья, и взглядом пригласил её высказаться.

– Что же мы можем предпринять, когда осталось несколько часов до спектакля? Единственный выход, по-моему, – это пойти к Курбану-абы и честно, по-комсомольски, всё рассказать ему. Может быть, он сумеет воздействовать на Галима.

– Поступило предложение. Примем?

Комсомольцы уловили в словах Хафиза иронию. Никто не проронил ни звука, все смотрели в сторону.

– Я не боюсь разговора с директором, – снова заговорил Хафиз, – но это очень лёгкий путь. Приняв такое решение, мы докажем лишь одно – полную свою беспомощность. А наш спектакль – не обычный спектакль: он посвящён Дню Красной Армии и ставится в военное время. А раз так, имеем ли мы моральное право отступать перед трудностями, вставшими на нашем пути?

– Всё это мы и сами понимаем. Но что ты конкретно предлагаешь? – нетерпеливо перебил его Наиль.

– Если вы не возражаете, у меня есть одно предложение: заменим Урманова кем-нибудь другим, – произнёс Хафиз.

– Кем? Кто за три часа выучит роль?

– Да хотя бы Ляля Халидова.

Махнув безнадёжно рукой, Наиль забарабанил пальцами по стеклянной дверце и сделал вид, что разглядывает книги в шкафу.

– Нет, – бросил он наконец, не оборачиваясь. – Ляля недурно свистит, замечательно танцует, но всё же заменить Урманова она не сможет. Разве эта непоседа, эта «джиль-кызы» может так сосредоточиться, чтобы выучить большую роль за три часа? Это было бы чудом! А Тукай ещё в тысяча девятьсот девятом году писал:

Чёрные глаза Ляли загорелись. Безнадёжность в тоне Наиля глубоко задела её.

– Я не смогу заменить Урманова? – вскочила она с места, сердито поводя бровями и наступая на Наиля. – Да если надо будет, двоих Урмановых заменю.

Тот немного растерялся.

– Сказать – одно, сделать – другое… У тебя же своя роль есть.

– Мою роль вычеркнем.

– Вычеркнем?.. – Наиль даже снял очки и в свою очередь с воинственным видом вплотную подошёл к Ляле. – Ты что, товарищ староста, смеёшься, что ли? Ты хоть немного отдаёшь себе отчёт, что значит вычеркнуть роль из пьесы?

– Отдаю, товарищ автор. Пожалуйста, не кипятись, – остановила его Ляля.

– Язык-то без костей, особенно у тебя, – скажет и обратно спрячется, – отрезал Наиль с сердцем.