Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 3

Она задумчиво постукивала пальцем по настольному стеклу. Потом решительно сняла с плеч оренбургский платок и повесила на стул.

– А как вы его находите? – спросил Ефимов, правильно поняв жест Ильдарской: предстоит, мол, серьёзный разговор.

– Мне кажется, в докладе товарища Урманова немало ценных и правильных мыслей, но не выделено главное…

Ефимов сразу огорчился и поглядел на Ильдарскую недоумёнными круглыми глазами.

– Как вас понять?.. Мы с товарищем Урмановым почти каждый день беседовали. В докладе ясно указано, что у нас хорошо и что плохо. Общее собрание внесёт в это дело ещё больше ясности. Тогда мы на хороших примерах подымем весь коллектив.

– Всё это так, но за что вы, как партийный работник, ухватитесь завтра же? – прервала она, добиваясь прямого ответа. Но Ефимов, несколько поспешно решив, что нет нужды усложнять и без того ясный для него вопрос, торопился убедить в этом и Ильдарскую. Она дала ему высказаться, больше не прерывая его, потом спокойно перешла в наступление.

– Мы прежде всего должны воспитывать у рабочих коммунистическое отношение к труду, чтобы каждый чувствовал себя за своим станком как настоящий хозяин, чтобы вкладывал в работу всю душу. Вы беседовали с рабочими по поводу доклада?

– По поводу доклада нет, – честно признался Ефимов и покраснел. – Я думал, товарищ Урманов…

– Пойду-ка я в цех к товарищу Урманову, – поднялась Суфия-ханум. – Потом ещё поговорим. Расстраиваться не надо.

Механический цех делил заводской двор пополам. Непрерывным потоком идёт масса грубого, неотделанного металла – поковки, литьё, железный лист – из одного в другой конец просторного, светлого здания и на токарных, сверлильных, строгальных, фрезерных, зуборезных станках превращается в точные, тщательно, до глянца, отполированные детали разной, иногда причудливой формы. Затем они складываются, свинчиваются, скрепляются одна с другой, чтобы из ворот сборочного цеха, которым заканчивается заводское здание, выйти прочной, слаженной машиной, готовой к труду на колхозных полях.

Идя по гудящему цеху, Суфия-ханум обратила внимание на мелкий, казалось бы, факт: вдоль окон, за длинным верстаком, крытым линолеумом, работали слесари-инструментальщики. Они были в аккуратных, чистых спецовках.

Один из них, Ильяс Акбулатов, – Суфия-ханум знала его давно, – подошёл к соседу слева и, что-то сказав, взял с верстака деталь, посмотрел на свет, покачал головой и снова что-то сказал. Сосед сердито вырвал из его рук деталь и поставил обратно. Акбулатов вернулся к своим тискам, взял такую же деталь, поднял её до уровня глаз и, вертя на кончиках пальцев, залюбовался ею, откинув большую голову, – так любуются самоцветом. Потом повернулся к соседу справа, тоже молодому слесарю, ростом выше его на целую голову, Николаю Егорову, и бросил какое-то весёлое словечко. По мгновенному обмену взглядами Суфия-ханум уловила, что они понимают друг друга с полунамёка.

Она подошла ближе и встала между Акбулатовым и его недовольным соседом.

– Что у вас?

Рабочие знали её, часто видели в цехе.

– Да всё Акбулатов баламутит, – насмешливо заворчал сосед Ильяса слева, рослый парень с резкими жестами, – ему всё дай красоту писаную. А деталь не невеста, её замуж не выдают, поэтому нечего и наряжать, попусту терять время. Если бы я брак делал…

– Если бы ты брак делал, с тобой иначе бы разговаривали. Тебе объясняют, а ты огрызаешься! – крикнул через голову Ильяса Николай Егоров, не переставая размечать деталь, искусно орудуя то одним, то другим рейсмусом.

– Слышали? – обратился недовольный слесарь к Ильдарской, ещё больше раздражаясь. – Я делаю деталь согласно чертежу. А о её красоте пусть другие заботятся…

– Не любишь ты свою профессию, своё дело, поэтому и киваешь на конструкторов, – осуждающе сказал Акбулатов, но руки его по-прежнему делали строго размеренные, выверенные движения. – Боишься душу вложить в деталь, чтобы она жила, играла. Вот она и выглядит у тебя, как лицо у старой татарки, что над покойницей сидит.

– И охота же тебе перед товарищем инструктором языком трепать, Ильяс! – бросил с досадою сосед слева и ушёл к точилке.

– Обидно ведь, – понизил голос Акбулатов. – Золотые руки у человека. Захочет, может прекрасную вещь сделать. Это же не Ахтари какой-нибудь.

Суфия-ханум заинтересовалась:

– А кто такой Ахтари?

– Это у нас во второй смене есть такой горе-слесаришка. – Акбулатов улыбнулся. – Тот боится своей продукции. Пока не сдаст её в ОТК, дрожит, совсем как дряхлый муэдзин; гадает – примут, не примут; а сдал – лицо солнышком, рот до ушей. А мы вот с Николаем Егоровым хотим добиться, чтобы нам разрешили сдавать детали прямо на склад на нашу полную ответственность. И ставить на них наше личное клеймо.

– Не иначе, – с воодушевлением поддержал его Николай, тщательно вытирая руки паклей. – Технический контроль – чистая формальность. При коммунизме, я убеждён, его не будет. Прежде чем нести деталь контролёру, изволь сдать её своей совести. Примет она – хорошо, не примет, – значит, нечего и к контролёру идти.

Суфии-ханум показалось, что она нашла как раз то, что искала.

– Хорошо бы, товарищи, – сказала она, воодушевляя их своим одобрением, – на партийном собрании рассказать вам об этих ваших мыслях.

– Что ж, можно, – согласились в один голос Егоров и Акбулатов.

Пожелав им успеха, Ильдарская по винтовой лестнице поднялась в застеклённую конторку мастера. Рахим-абзы Урманов и технолог цеха, наклонившись над синей калькой, о чём-то спорили.

– Приветствую вас. Ничего, занимайтесь своим делом, – сказала Ильдарская, глядя сверху на огромный, живущий сложной жизнью цех.

Суфия-ханум сопоставляла свои наблюдения с тем, что говорили Акбулатов и Егоров. Любовно работать над деталью… Сдавать её своей совести… Заслужить право на именную работу… Это надо обдумать и поддержать!

Как только мастер Урманов освободился и подошёл к ней, Суфия-ханум коротко поделилась с ним впечатлением от его доклада, рассказала о недавней беседе со слесарями и посоветовала Рахиму-абзы перестроить своё выступление.

– Мне кажется, Акбулатов и Егоров нащупали важное звено, за которое и следует вам ухватиться в своём докладе. Я говорю об их мысли по поводу личной ответственности за деталь… И ставить такой вопрос надо не в узком цеховом масштабе. Ведь это одна из главнейших наших задач – воспитывать коммунистическое отношение к труду, – продолжала она, внимательно наблюдая за выражением лица Рахима-абзы.

Чем яснее становилось Урманову то, о чём с горячим убеждением говорила эта пользующаяся на заводе всеобщим уважением женщина, тем большим доверием проникался он к её мыслям, тем всё более светлело и разглаживалось его морщинистое лицо.