Эрих Мария Ремарк - Три товарища и другие романы

– Поедем домой, Робби, – сказала она, и ее низкий голос прозвучал глуше обычного.

– Домой? То есть к фройляйн Эльфриде Мюллер с ее золотым крестом на груди? Кто знает, что еще пришло в голову старой хрычовке в наше отсутствие.

– Домой, Робби, – сказала Пат, устало склонившись к моему плечу. – Теперь это наш дом.

Я отнял одну руку от руля и обнял ее за плечи. Так мы медленно ехали по голубым и туманным сумеркам, а когда наконец завидели освещенные окна маленького домика, уткнувшегося, подобно некоему темному зверю, мордой в неширокую ложбину, то и впрямь почувствовали, будто возвращаемся к себе домой.

Фройляйн Мюллер уже поджидала нас. Она переоделась, и теперь на ней вместо черного шерстяного было черное шелковое платье такого же пуританского покроя. Крест заменила другая эмблема из сердца, якоря и креста – церковных символов веры, надежды и любви.

Она была гораздо приветливее, чем днем, и учтиво спросила, устроит ли нас приготовленный ею ужин – яйца, холодное мясо и копченая рыба.

– Почему бы и нет? – пожал я плечами.

– Вам не нравится? Это свежекопченая камбала. – Она посмотрела на меня с некоторой робостью.

– Конечно, конечно, – бросил я холодно.

– Свежекопченая камбала – это очень вкусно, – сказала Пат, бросив на меня укоризненный взгляд. – Классический ужин, о каком можно только мечтать в первый день на море, фройляйн Мюллер. А если к этому будет горячий чай…

– Ну конечно! Охотно! А как же! Сейчас принесу! – Фройляйн Мюллер с явным облегчением удалилась, шурша шелковым платьем.

– Ты что, действительно не любишь рыбу? – спросила Пат.

– Люблю. Еще как! Камбала! Да я мечтал о ней черт знает сколько!

– И при этом ведешь себя так надменно? Не слабо!

– Должен ведь я поквитаться с ней за то, как она встретила меня днем.

– Ах ты, Господи! – рассмеялась Пат. – Все-то ты держишь в себе! Я уже давно обо всем забыла.

– А я нет, – сказал я. – Я не забываю так легко.

– А надо бы, – заметила Пат.

Вошла служанка с подносом. У камбалы была кожа цвета золотистого топаза, и она чудесно пахла морем и дымом. Вместе с ней были поданы еще и свежие креветки.

– Начинаю забывать, – прочувствованно произнес я. – Кроме того, я замечаю, что страшно проголодался.

– Я тоже. Но сначала налей мне горячего чаю. Странно, но меня отчего-то знобит. Хотя на улице-то тепло.

Я посмотрел на нее. Она заметно побледнела, хотя улыбалась.

– Впредь и не заикайся насчет того, чтобы купаться подолгу, – сказал я и спросил служанку: – У вас есть ром?

– Что?

– Ром. Напиток такой, в бутылках.

– Ром?

– Да.

– Не-е…

Ее глаза на круглом как луна лице, сделанном из теста, таращились с тупым недоумением.

– Не-е… – повторила она снова.

– Ладно, – сказал я. – Это не так важно. Прощайте. Да хранит вас Бог.

Она исчезла.

– Какое счастье, Пат, что у нас есть дальновидные друзья, – сказал я. – Сегодня утром перед отъездом Ленц успел сунуть мне в машину довольно тяжелый пакет. Давай-ка посмотрим, что в нем.

Я принес пакет из машины. В нем оказался небольшой ящичек с двумя бутылками рома, бутылкой коньяка и бутылкой портвейна. Я поднес их к лампе.

– «Сент Джеймс», мать честная! На мальчиков можно положиться.

Я откупорил бутылку и налил Пат в чашку с чаем добрую толику рома. При этом я заметил, что ее рука слегка дрожит.

– Тебя трясет? – спросил я.

– Теперь уже лучше. Почти прошло. Ром хорош. Но я скоро лягу.

– Ложись немедленно, Пат, – сказал я, – пододвинем стол к кровати, и ты сможешь есть лежа.

Она дала себя уговорить. Я принес ей еще одно одеяло с моей кровати и пододвинул поближе стол.

– Может, сделать тебе настоящий грог, Пат, а? Это помогает еще лучше. Я быстро сделаю.

Пат покачала головой.

– Мне уже лучше.

Я взглянул на нее. Она и в самом деле выглядела лучше. В глазах опять появился блеск, губы налились кровью, матовая кожа ожила.

– Как быстро действует ром, просто фантастика, – сказал я.

Она улыбнулась.

– И постель тоже, Робби. Я лучше всего отдыхаю в постели. Она – мое прибежище.

– Мне это странно. Я бы спятил, если бы мне приходилось ложиться так рано. То есть одному, я хочу сказать.

Она засмеялась.

– У женщин все по-другому.

– Не говори мне про женщин. Ты не женщина.

– А кто же?

– Не знаю. Но не женщина. Если бы ты была настоящая, нормальная женщина, я бы не мог любить тебя.

Она посмотрела на меня.

– А ты вообще-то можешь любить?

– Ничего себе вопросики за ужином! – сказал я. – И много у тебя таких?

– Может, и много. Но что ты ответишь на этот?

Я налил себе стакан рома.

– Твое здоровье, Пат. Возможно, ты и права. Может быть, никто из нас не умеет любить. Ну, так, как когда-то, я хочу сказать. Но может, оно и к лучшему, что теперь все по-другому. Проще как-то.

В дверь постучали. Вошла фройляйн Мюллер. В руках у нее был крошечный стеклянный кувшин, на дне которого плескалось немного жидкости.

– Вот… я принесла вам ром.

– Спасибо, – сказал я, умиленно разглядывая стеклянный наперсток. – Крайне любезно с вашей стороны, но мы уже вышли из положения.

– О Господи! – Она с ужасом оглядела рать бутылок на столе. – Вы так много пьете?

– Только в целях лечения, – произнес я со всей мыслимой кротостью, избегая смотреть на Пат. – Все это прописано врачом. У меня излишняя сухость в печени, фройляйн Мюллер. Однако не окажете ли нам честь?

Я откупорил бутылку портвейна.

– За ваше здоровье! За то, чтобы дом ваш вскоре наполнился постояльцами!

– Премного благодарна! – Она со вздохом отвесила мне легкий поклон и пригубила вино, как птичка. – За то, чтобы вам хорошо отдыхалось! – Потом она лукаво улыбнулась мне. – Однако крепкий напиток. И хороший.

Меня так поразила эта перемена, что у меня чуть не выпал стакан из рук. У фройляйн Мюллер покраснели щечки и заблестели глаза, и она принялась болтать о всякой всячине, нам вовсе не интересной. Пат внимала ей с ангельским терпением. Наконец хозяйка обратилась ко мне:

– Стало быть, господину Кестеру живется неплохо?

Я кивнул.

– Он был такой тихоня в ту пору, – сказала она. – Бывало, за весь день не вымолвит ни словечка. Он и теперь такой же?

– Да нет, теперь он иногда разговаривает.

– Он пробыл здесь около года. И все один…

– Да, – сказал я, – в таких обстоятельствах человек обычно разговаривает меньше.

Она с серьезным видом кивнула и обратилась к Пат:

– Вы, конечно, устали.

– Немного, – ответила Пат.

– Очень, – добавил я.

– Ну тогда я пойду, – всполошилась она. – Спокойной ночи! Приятного сна!

Помешкав, она все же ушла.

– По-моему, она бы не прочь посидеть здесь еще, – сказал я. – Что довольно странно…

– Бедняга, – ответила Пат. – Наверняка сидит вечерами одна в своей комнате и тоскует.