Карсон Маккаллерс - Сердце – одинокий охотник

Сингер пытался вспомнить те годы, когда он еще не знал своего друга. Он пересказывал себе то, что происходило с ним в молодости. Но все, что ему удавалось вызвать в памяти, казалось призрачным.

Был в его прошлом один факт, который он помнил отлично, хотя и не придавал ему значения. Дело в том, что Сингер был глух с самого младенчества, но не всегда был совсем немым. Он очень рано остался сиротой и попал в заведение для глухих. Там он научился разговаривать руками и читать. Ему еще не было девяти лет, а он умел разговаривать одной рукой по американской системе и пользоваться обеими руками, как в Европе. Он научился следить за движением чужих губ и понимать, что они произносят. И наконец его стали учить там разговаривать.

В школе он считался очень способным учеником. Он быстрее всех учил уроки. Но он так и не привык произносить слова губами. Для него в этом было что-то неестественное, собственный язык казался ему неповоротливым, как кит. По недоумевающему взгляду людей, к которым он обращался, Сингер понимал, что либо голосом он напоминает какое-то животное, либо в его речи есть что-то отвратительное. Ему было мучительно трудно разговаривать ртом, но руки всегда были готовы выразить любые слова, какие ему хотелось. В двадцать два года он приехал из Чикаго в этот южный город и почти сразу же познакомился с Антонапулосом. С тех пор он никогда больше не разговаривал ртом, потому что для общения с другом в этом не было нужды.

Все казалось ему призрачным, кроме десяти лет, проведенных с Антонапулосом. В своих полуснах он видел друга очень отчетливо и, проснувшись, страдал от острого, сосущего одиночества. Он посылал Антонапулосу посылки, но никогда не получал ответа. И так, пусто и сонно, тянулись месяц за месяцем.

Весной с Сингером произошла перемена. Он перестал спать, и в теле его поселилось какое-то беспокойство. По вечерам он мерно вышагивал по комнате, чтобы хоть как-то справиться с непривычным приливом энергии. Отдыхал он всего несколько часов перед рассветом – разом погружался в сон, который длился до тех пор, пока в его веки не начинал бить, как кинжал, утренний свет.

Сингер коротал вечера, гуляя по городу. Ему было невтерпеж оставаться в комнатах, где они жили с Антонапулосом, и он поселился в захудалом пансиончике поближе к центру.

Питался он в ресторане по соседству. Этот ресторан, в двух кварталах от его дома, был расположен в конце Главной улицы и назывался «Кафе «Нью-Йорк». В первый день он быстро проглядел меню, написал короткую записочку и вручил ее хозяину:

«По утрам на завтрак я хочу яйцо, гренок и кофе – 15 центов.

На обед: суп (любой), хлеб с мясом и молоко – 25 центов.

Пожалуйста, подавайте мне на ужин три овощных блюда (любых, кроме капусты), мясо или рыбу – 35 центов.

Спасибо».

Хозяин прочел записку и кинул на Сингера настороженный, но тактичный взгляд. Это был суровый человек среднего роста, с такой густой и темной бородой, что нижняя часть лица казалась отлитой из чугуна. Обычно он стоял в углу за кассой, скрестив руки на груди, и молча наблюдал за тем, что творится в его заведении. Сингер хорошо изучил его лицо, потому что ел за одним и тем же столиком трижды в день.

Каждый вечер немой часами бродил один по улицам. Ночи бывали холодные: дул резкий, сырой мартовский ветер, и шел сильный дождь. Но это его не смущало. Походка у него была слегка дергающаяся, руки он засовывал глубоко в карманы брюк. Шли недели, и дни становились томительно теплыми. На смену нервному беспокойству постепенно пришло изнеможение, и весь облик немого теперь выражал глубокий покой. На лице появилось тихое раздумье, что чаще встречается у людей очень печальных или очень мудрых. Но он по-прежнему шагал по городским улицам молча и всегда один.

Темной душной ночью в начале лета Биф Бреннон стоял за кассой «Кафе «Нью-Йорк». Была уже полночь. На улице погасли фонари, и свет из кафе резким желтым квадратом лежал на тротуаре. Город опустел, но в кафе пять или шесть посетителей еще пили пиво, вино «Санта-Лючия» или виски.

Биф невозмутимо ждал, облокотившись на стойку и потирая большим пальцем кончик длинного носа. Глаза его смотрели внимательно. Особенно пристально он следил за приземистым, коренастым человеком в комбинезоне, который напился и буянил. Время от времени он переводил взгляд на немого, сидевшего в одиночестве за столиком посреди зала, или на посетителей у стойки. Но внимание его постоянно приковывал пьяный в комбинезоне. Время было позднее, однако Биф продолжал все так же молча чего-то ждать. Наконец, в последний раз оглядев ресторан, он направился к задней двери, ведущей наверх.

Он тихо вошел в комнату над лестницей. Там было темно, он старался не шуметь. Сделав несколько шагов, он наткнулся ногой на что-то твердое и, наклонившись, нащупал ручку стоявшего на полу чемодана. Он пробыл в комнате всего несколько секунд и уже собирался выйти, как вдруг зажегся свет.

Алиса села на смятой постели и поглядела на него.

– Не тронь чемодан! – сказала она. – Неужели не можешь и так избавиться от этого полоумного? Хочешь подарить ему то, что он уже пропил?

– А ты поднимись и ступай вниз сама. Зови полицию, пусть он хлебает гороховый суп в арестантских ротах… Валяй, миссис Бреннон, действуй!

– И позову, если завтра его здесь увижу! А чемодан не тронь. Он уже не его, этого дармоеда!

– Видел я на своем веку дармоедов. Блаунт не такой, – сказал Биф. – Может, себя я даже хуже понимаю, чем его. И чего-чего, а чемоданов я никогда не крал.

Биф спокойно вынес чемодан за дверь на лестницу. В комнате воздух был не такой спертый, как внизу. Он решил, прежде чем снова спуститься вниз, передохнуть и ополоснуть лицо холодной водой.

– Я тебе говорила, что я сделаю, если ты сегодня же не избавишься от этого типа. Целые дни дрыхнет в задней комнате, а по вечерам ты кормишь его ужином и поишь пивом. Вот уже неделя, как он не платит ни цента. А его бредовые выходки могут погубить любое порядочное заведение.

– Ты не знаешь людей и не знаешь, как надо вести настоящее дело, – сказал Биф. – Парень пришел сюда ровно двенадцать дней назад, и в городе у него нет знакомых. За первую неделю он оставил у нас двадцать долларов. Минимум двадцать.

– А потом все в долг, – сказала Алиса. – Пять дней в долг, и такой пьяный, что позорит заведение. А главное, кто он такой – бродяга, да еще ненормальный вдобавок!

– Я люблю ненормальных, – сказал Биф.

– Еще бы! Вам такие и должны нравиться, мистер Бреннон, вы-то с ними одного поля ягода.

Он только потирал синеватый подбородок, не обращая внимания на ее слова. Первые пятнадцать лет брака они звали друг друга просто Биф и Алиса. Но потом, как-то раз поссорившись, стали величать один другого «мистер» и «миссис» и с тех пор так до конца и не помирились и не перешли на прежнее обращение.