Мариам Ибрагимова - Дань ненасытному времени (повесть, рассказы, очерки)

Освободившись, я вернулся домой в 47-м году.

Бесконечно долгий путь в обратном направлении тоже был нелёгок. Нелёгок потому, что люди, встречные и попутчики, догадывались или видели во мне бывшего узника.

Я потерянно ощущал на себе их взгляды – сочувствующие, презирающие, настороженные, недоверчивые, и от этого мне становилось тяжело. Потому я старался забиться в какой-нибудь угол или влезть на самую верхнюю багажную полку – в особенности, когда пассажиры раскрывали свои саквояжи, корзины, чемоданы со снедью.

Конечно же, я истосковался и по домашней пище и, как всякий полуголодный человек, остро ощущал запах съестного.

И, как поётся в песенке, «ехали мы ехали, ехали мы ехали и, наконец, приехали…»

В родной город я постарался прибыть вечерним поездом. Поздно вечером, войдя с бьющимся от волнения сердцем в знакомый двор, я тихо постучал в двери.

– Кто там? – я услышал голос жены и дрожащими губами прошептал:

– Свои.

Зайнаб, видимо, не услышала и громко повторила:

– Кто там?

– Это я, Гирей.

Она открыла не сразу, но когда, наконец, дверь распахнулась, я почувствовал, что она, буквально как подкошенный столб, свалилась не меня. Я подхватил её и, можно сказать, внёс в комнату.

К нам кинулись, выбежав из спальни, дети – дочь кинулась к матери, а сыновья – оба – уставились на меня в испуге.

– Папа! – вдруг вырвалось из уст старшего. Он бросился ко мне на шею, за ним второй.

– Папочка, неужели это ты? Папа! Папа вернулся! – закричала дочь, не выпуская из рук рыдающую мать.

– Бабуля, бабуля, папа приехал, – закричал младший, бросившись в спальню.

Моя бедная старушка, превратившаяся в мощи, не в силах была подняться. Я подошёл к ней, стал на колени, прильнул к высохшей груди, а потом долго целовал её жилистые, морщинистые, узловатые руки. Она, улыбаясь, гладила моё лицо шероховатой ладонью и шептала:

– Слава Аллаху! Слава Аллаху! Дождалась светлого дня! Теперь я могу со спокойной душой переселиться в мир вечного покоя.

В ту же ночь мать скончалась. Это случались где-то около полуночи.

– Умерла! Омрачила мою радость! Дети мои! Спешите, зовите родных, соседей! – заголосила жена, заметалась по комнате, рыдая.

Я удержал сыновей и дочь:

– Не надо никого звать, не поднимайте шум, потерпите до утра, не стоит беспокоить людей – это горе, прежде всего, наше.

– Позовите хотя бы старика Исмаила, пусть прочтёт заупокойную, она была верующая, надо соблюдать все обряды, – не унималась жена.

– Успеем. Я хочу сам один побыть возле матери, оставьте меня с ней до утра, уйдите все, отдохните, завтра предстоит тяжёлый день.

С трудом мне удалось удалить детей и жену. Я не хотел, чтобы сыновья мужчины увидели, как плачет отец.

А слёзы душили, они клокотали во мне, как кипяток в переполненной чаше. И полились они бесшумными, неудержимыми струями, лились долго – всё, что скапливалось в моей душе за все эти годы страданий и мук.

Слёзы, когда человеку становится невмоготу – они, наверное, и в самом деле вымывают ту черную горечь, неописуемую тяжесть, которые могут довести человека чёрт знает до чего…

Дав волю слезам впервые за много лет и выплакавшись, я сразу почувствовал облегчение и расслабленность.

Я видел смерть не раз – там, в ссылке, в суровом молчании застывал, склонив обнажённую голову перед её непобедимым величеством и не только не сожалел, не скорбел об усопшем, а, напротив, даже рад был, что смертный избавился от мук земных. Но здесь, когда беспощадное остриё «косы смерти» коснулось самого дорогого мне человека – матери – горю моему, казалось, не будет предела.

Согревая своими горячими руками коченеющие пальцы, согбенно сидел я возле покойной, пока петушиное пенье не вывело меня из состояния скованности.

Петушиное пенье, в котором так удачно сочетаются умиротворяющее и бодрящее. Эти звуки воскресили в моей памяти далёкие дни безмятежного детства, когда моя нежная, молодая, красивая мама нашёптывала, склоняясь над моей постелью:

– Ты слышал, а наш петушок уже проснулся, он зовёт тебя к бабушке.

К бабушке заносила она меня, уходя на работу.

Я разогнул спину, поднял голову, глянул в окно. Где-то за дальними горами загорелась утренняя заря. На тёмно-синем небе догорали одинокие звёзды.

Потом мой усталый взор скользнул и остановился на роскошной усадьбе Гамзата. На голубом фоне застеклённой веранды я увидел сияющую лаком «Победу». Видно, автомобиль мой бывший «друг» приобрёл после моего ареста.

Как только я вспомнил предательскую бессовестную ложь Гамзата, свои страдания, переживания семьи и горе, которое привело мою несчастную мать к этому часу, моё сознание затуманилось вспыхнувшей дикой злобой и жаждой мести. Мне хотелось кинуться на его машину, дом, огнём и топором жечь, ломать, кромсать и, наконец, последним ударом сразить врага.

Я буквально подскочил с места и заходил из угла в угол, нервно ломая руки и едва сдерживая себя от страшного намерения.

– Подави в себе гнев. Не подчиняйся голосу зла. Не дай восторжествовать нечистой силе! – вдруг вспомнил я слова, которые часто повторяла моя бабушка, обращаясь ко мне в далёкие дни отрочества.

Я вспомнил свою бабушку, маленькую, седенькую, нежную, бесконечно добрую, которая собственной скупой лаской и религиозно-житейской мудростью могла покорить и подчинить своей скрытой воле не только нас, детишек, но и взрослых. Так вот, она постоянно, вселяя в мою детскую душу святую веру в Бога, убеждала, что в каждом человеке, как и во всей вселенной, постоянно происходит борьба между добром и злом, и что нередко приходят к власти злые духи и начинают править миром.

В каждом человеке, говорила она, живут два духа – дух добра и дух зла, которые постоянно соперничают и противоборствуют. И только тот, кто верует и обладает светлым разумом, способен при содействии священной воли Всевышнего подавить в себе гнев, приглушить зов злого духа, влекущего к злодеянию, во имя торжества добра, угодного Всевышнему.

Помню, в те легковерные, буйные, бесшабашные годы отрочества и юности эта внушённая бабушкой мудрость не раз удерживала меня от совершения опрометчивых поступков, заставляла обойти «острые углы» при возникновении конфликтных ситуаций и не только сдержать себя, но и удержать тех, кто оказывается рядом.

Вот и теперь, превратившись в человека, неверующего ни во что святое, я невольно подчинился внушённым мне когда-то бабушкой изречениям мудрецов, в душе которых властвовал добрый дух, и подавлял в себе вспыхнувший гнев.

Я понимал, что теперь не время для мести. Я должен сполна принести последний долг матери, предать её земле, соблюсти все обряды в течение семи, сорока дней и годовщины.