Мариам Ибрагимова - Дань ненасытному времени (повесть, рассказы, очерки)

– Гамзат, что с тобой? Или ты радуешься возвращению друга больше чем остальные? – с улыбкой заметил один из гостей.

– Сегодня, как никогда, мне хочется пить, – смущённо ответил Гамзат, опорожняя очередную порцию.

Я хотел сказать, что пьют не только на радостях, но и от горя, или когда хотят заглушить нечистую совесть. Но почему-то я не верил в то, что у Гамзата есть совесть. Тот, кому не дана она от природы, не может её приобрести за деньги. А пьёт он, скорее, от страха. Люди подлые отличаются трусостью – в последнем я был уверен.

Вечером, когда люди разошлись и в доме остались самые близкие родственники и ближайшие соседи, в дом взволнованно вошёл человек, показавшийся мне незнакомым. Он остановился передо мной, потом окинул взглядом с ног до головы и воскликнул:

– Гирей, друг мой, – обнял грубо, по-мужски. – Не узнаёшь, неужели так сильно изменился?

– Андрей, – нерешительно произнёс я.

– Ну конечно, Скворцов.

– Скворец? – с грустной улыбкой сказал я.

– Он самый!

Это был мой друг на факультете, койки наши в общежитии стояли рядом. Хороший он был парень, способный, но с ленцой, как многие интеллектуалы – весельчак, балагур, повеса, а в общем – «рубаха» парень.

Родители его жили в Таганроге, а тётка по матери – в Дагестане, замужем была она была за лезгином. И потому Андрюша иногда каникулы проводил в горах.

Я был очень рад его приходу. Не менее радовался и Андрей – взволнованно, от души выразил он соболезнования, уверял, что переживал очень, когда узнал о постигшей меня беде.

Пытался разыскать место моего нахождения, но безуспешно, и вот сегодня, приехав навестить больную тётушку, узнал о моём возвращении.

В те студенческие годы я познакомил Андрея с Гамзатом. Мы часто проводили вместе каникулярное время, проводили летние вечера у Гамзата.

– О, Гамзат, я, конечно, не сомневался в том, что в такую минуту вы будете рядом с другом, – сказал Андрей, идя навстречу вошедшему в дом Гамзату.

Мой бывший друг как-то кисло улыбнулся и с опущенными глазами пожал руку Андрея.

– Заходите сюда, в комнату ребят, – сказал я, открыв дверь, а дочери велел принести что-нибудь съестное.

Андрей, подняв с пола свой огромный портфель, вошёл первым, за ним Гамзат. Нашу отчуждённость и молчаливость Андрей, наверное, расценил как траурную печаль, и старался быть оживлённым и воспоминаниями рассеять нашу грусть.

– Я знаю, – сказал он, – что горцы Дагестана поминают покойных без хмельного, но в данном случае – ради меня, русского человека – давайте помянем твою матушку вином и заодно отметим твой приезд. Ты не возражаешь? – обратился он ко мне и, нагнувшись, вынул из портфеля бутылки коньяка, водки и вина.

– Ты, когда не брал в рот хмельного, помнишь, мы называли тебя муллой, а как теперь? – обратился Андрей к Гамзату.

– До этого вечера придерживался сухого режима, – ответил Гамзат, не поднимая головы.

– А знаешь, Гамзат, сегодня, увидев тебя после стольких лет разлуки, я почему-то подумал, что ты стал не только чревоугодником, но и преданным поклонником Бахуса, – заметил Андрей.

– Какого Бахуса? – спросил Гамзат.

– Был такой древнегреческий бог вина.

– А-а, – протянул Гамзат, делая вид, что вспомнил.

– Если ты настоящий друг, сегодня должен выпить, – продолжал Андрей, наполнив гранёный стакан и ставя его перед Гамзатом.

Гамзат заколебался, потом взял стакан и, сделав несколько больших глотков, опорожнил.

– Я, конечно, не сомневался никогда в нерушимости твоей дружбы с Гиреем, уверен, что ты пойдёшь за ним в огонь и в воду – это хорошо, это настоящая бескорыстная дружба мужская, проверенная годами. Такой дружбе можно позавидовать, – искренне восторгался Андрей, а Гамзат тем временем, сражённый этими словами, схватил бутылку с водкой, наполнил стакан и тоже осушил залпом.

– Здорово! Но если ты никогда не пил, то, может, не следует начинать с таких ударных доз, – заметил Андрей.

Но остановить Гамзата, рука которого потянулась к бутылке с коньяком, не смог.

Гамзат пил, не обращая внимания на нас, его красное мясистое лицо стало багровым, голова наклонялась всё ниже и ниже. Наконец, она свалилась на стол, как тыква, которую не удержал стебель.

– Что с ним? – кивнув головой, спросил Андрей.

Я молча махнул рукой. Мы посидели ещё немного, поговорили, потом Андрей поднялся, распрощался.

Гамзата привести в чувство не удалось. Когда его ставили на ноги, он валился, словно огромный переполненный бурдюк. С трудом выволокли его ребята из комнаты и потащили к роскошному особняку.

На другой день он пожаловался на сильную головную боль и не пошёл на работу. Андрей, прибежавший с утра ко мне, пошёл проведать Гамзата и порекомендовал ему для облегчения состояния похмелиться. Потом, когда возвратился и сел рядом со мной во дворе, долго молчал.

– Ну, как он? – спросил я, указав взглядом в сторону его особняка.

– Да он-то ничего, отойдёт.

– А что чего? – задал я снова вопрос.

– Ты знаешь, Гирей, я обалдел…

– От похмелья, что ли?

– Да нет, от богатства, которое увидел.

– Люди от природы завистливы и злы – писал итальянский мыслитель Макиавелли, ещё в XV веке.

– Кто-кто, но ты, Гирей, знаешь, что я не завистлив и не зол.

– Да, конечно, это я пошутил, извини; а что касается богатства моего соседа – не удивляйся.

– Да как же «не удивляться», если нужно даже возмущаться!

– Кому это нужно?

– Тебе, мне, нам – хозяевам страны. Надо же, – возмущался Андрей, – человек без всякого образования, выходец из бедной семьи, простой работник – и вдруг за какие-нибудь 10–15 лет приобретает такое состояние, какое, пожалуй, не имел ваш бывший князь Тарковский. И никто не интересуется, откуда всё это. Ведь и дураку ясно, что не трудовое. Вот мы с тобой и другие, такие как мы, можем приобрести такое?

– Что же особенного увидел ты в его доме – ковры, мебель? – спросил я.

– Как – что особенного? Не только ковры и мебель, разве ты не обратил внимания – у него не дом, а магазин антикварный! В его сервантах, на дорогой мебели рядом с сервизами «Мадонна» – старинные уникальные статуэтки, цветной хрусталь, фарфоровые вазы, серебро, бронза. А зал – не меньше сорока квадратных метров, с огромной хрустальной люстрой. Да у него в прихожей лежит ковёр получше чем твой в гостевой, разве ты не видел?

– Нет, я не заходил к нему.

– Не успел – так пойди, полюбуйся, поучись у друга и земляка, как надо жить.

– А ты поучился? – спросил я Андрея.

– Не гожусь я в ученики к Гамзату, – ответил он.

– А почему ты считаешь, что я гожусь?

– Не считаю, а так, к слову пришлось – обидно за себя и за тебя.

– На кого обида?

– На судьбу.

– Не ропщи, – казал я, – меня судьба научила довольствоваться самым малым. Всё это ерунда. Не это главное в жизни, а совесть.