Мануэль Монтальбан - Пианист

В одной руке Дориа держал календарь, а другую засунул под кимоно и жестами иллюстрировал то, что читал, так что Тереса запротестовала.

– Послушай…

– «Les mettre dans un plat, les saupoudrer de sucre fin et les arroser de kirsh…, [92]a потом… Тереса…

– Перестань. Перестань, сумасшедший.

Он все-таки прочитал советы охотнику, потом – про болезни картофеля, затем – гороскопы для мужчин и для женщин, рожденных в июле, и тут его прервал приход Ларсена. Он достал автомобиль и собирался везти их в Гарш, неподалеку от Сен-Клу, на площадь Четырех Кедров, куда они и прибыли в самый разгар мотогонок, за которыми должны были последовать велогонки. Компанис уже выступал, но Росель даже издали разглядел его, разглядел это лицо, как у приказчика из каталонской лавки, которым его наградила природа, внимательно-услужливое при разговоре с важными людьми, подумал Росель. А именно такими были стоявшие рядом с ним люди. Лагранж, Пьер Кот, Кашен, Зиромский, Марран… Мальро…

– Мальро!

– Он самый. Удивительно, что они пришли на такое мероприятие. Извините, пойду поздороваюсь.

И Дориа пошел пробираться сквозь людскую толпу, вереницу металлических посудин с педалями, тонущих в облаке пыли и звуках модной песенки Рины Кетти:

– Иди с ним, если хочешь познакомиться с Мальро, – подталкивала Тереса Роселя.

– Нет, не пойду. Я его плохо знаю. То есть много слышал о нем и знаю, что он написал «Условия человеческого существования», но книгу не читал.

– Он condottiero, [94]князь нигилизма. Исповедует Шопенгауэра, но рядится в марксиста, однако в один прекрасный день его суть выйдет наружу и выяснится, что он – рыцарь пустоты и внутри у него пусто.

Ларсен произнес это со страстью. За деревьями играл маленький оркестрик, репродукторы сообщали о превратностях гонок. Дориа что-то говорил Мальро, а писатель наклонил голову, казавшуюся издали светлой оттого, что лоб был очень высок, а огромные глаза занимали почти все лицо; в ответ на очередной наскок Дориа писатель, наклонив голову и поднеся руку к подбородку, пощипывал подбородок пальцами.

– Послушайте, вы – испанцы?

Шестеро крепко сбитых ребят в черных беретах и красных шейных платках, растерявшиеся в этой толпе-пустыне, прибились к ним.

– Мы слышим, вы говорите по-испански. Нам сказали, что Мариано Каньардо участвует в гонках. И что здесь проходит «Тур де Франс».

Альберт был сбит с толку не меньше, чем его собеседники.

– Мариано Каньардо?

– Вы не знаете, кто такой Мариано Каньардо?

– Не знаю. А при чем тут «Тур де Франс»?

– Тогда непонятно, почему столько народу. Одни разговоры – и все?

– Выступал президент Женералитата Каталонии.

– Кто?

– Компанис.

– Как вы сказали, кто он такой?

Собеседники явно не понимали друг друга, и воцарилось молчание', пока наконец не вернулся Дориа. Каньардо? Поедет позже, почти под утро. Велогонки будут ночью. Ничего, мы подождем. У нас с собой мехи с вином и несколько килограммов наваррской колбасы, мы из Наварры, на грузовичке решили проехаться по Европе, еду захватили с собой – домашнюю наваррскую колбасу и вино из Риберы, а хлеб покупаем по дороге. Они протянули мех с вином, Дориа завладел им и, держа на расстоянии, твердой рукой направил струйку прямо себе в рот, а потом долго глотал, не закрывая рта; соотечественники захлопали в ладоши его умению, и он ловко оборвал струйку, не уронив ни капли на землю. Потом наваррцы удалились, распевая во всю глотку «Вино Асунсьон продает, никто его в рот не берет», люди глядели им вслед с симпатией, и кто-то даже крикнул «Да здравствует Испания!», а Дориа сказал друзьям, что Каньардо, скорее всего, в Гарше вообще нет.

– По-моему, как раз сейчас он участвует в «Тур де Франс», но этим-то все равно. Им главное – погулять, поесть колбасы, попить вина, а где, в Гарше или во Владивостоке, – безразлично.

Ларсен принялся развивать теорию относительно колбасы и сравнивать эту диковинную наваррскую колбасу с некоторыми сортами балканских колбас, в которые тоже кладут паприку.

– Красный перец – это некое культурно-эмоциональное пятно, которое выделяет страстную Испанию из всего, что таковым не является. В Каталонии, например, нет паприки. И нет такой колбасы. Такие колбасы Барселона импортирует из Кастилии или Арагона.

Так рассуждал Дориа.

– А в Галисии есть такая колбаса?

– Да, Альберт, в Галисии есть такая колбаса. Я рассказал Мальро о тебе. Я сказал: Андре, на днях я познакомлю тебя с моим другом, он только что приехал из Испании. Он очень хочет, чтобы ты рассказал ему о поездке и Германию, о твоем посредничестве в деле Димитрова. H Испании твой поступок всех привел в восторг. Очень мужественный поступок.

– Но я не знаю…

– Не имеет значения, годится любой повод. Когда не станет Андре Жида, Мальро в этой стране будет самым могущественным из деятелей культуры.

– Но я понятия не имею об этой поездке, да и о самом Мальро.

– Жид и Мальро были на приеме у Геббельса, и несколько недель спустя Димитрова, которого обвиняли в поджоге рейхстага, выпустили.

– Про Димитрова-то я знаю, я не знал про поездку.

У Роселя зарозовели щеки, так он разволновался, представив, как он встретится с Мальро и ему придется лгать, поскольку начало этой лжи положил Дориа. Он едва сдержался и чуть было не закричал, чтобы Дориа ему больше не помогал, он вовсе не желает, чтобы ему помогали; но тот не стал ждать, что он скажет, а повернулся и потащил Тересу с Ларсеном в толпу – столько разного и интересного вокруг, в этом шумном полуспортивном и полуполитическом мероприятии сторонников Народного фронта. Если увидим Компаниса, обязательно выразим ему протест – какую мизерную стипендию тебе дали. Росель бросился вслед за Дориа, возмущенно бормоча, ни в коем случае ничего не говори, я не даю тебе такого права… но смех Тересы и ядовитая улыбка Дориа заставили его замолчать, и он остановился, точно поломанная, безмозглая кукла, и вдруг понял, как глупо он себя ведет, не в первый раз Дориа удалось его подначить, а он не сумел удержаться, и потому всю обратную дорогу он молчал, как ни размахивал Дориа – точно красной тряпкой перед носом быка – самыми увлекательными темами, а Ларсен привычно играл роль испаниста, не оставляя без внимания ни одной гениальной выходки Дориа, но в то же время старался понравиться Роселю, рассказывая о необычайной и яркой роли французской культуры в истории культуры испанской. Француз всегда с величайшим удивлением обнаруживает, что усвоил что-либо из культуры, которую считает экзотической, а к числу экзотических культур он относит такие близкие, как испанская и итальянская, наравне с далекими культурами Китая и Японии. Рабле был первым великим писателем, вскрывшим суть экзотического: во второй главе четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля» он рассказывает о множестве «marchandises exotiques et peregrines qui étaient en l'allée du môle et par les halles du port [95]», и вот французы выбрали испанскую экзотику и использовали ее в литературе романтизма, а потом передали, эстафету музыкантам-импрессионистам.